Галина Леонтьева. Он поднимал планку наших «культурных» знаний
Что делать, когда рука не выводит, а компьютер зависает на глаголе «был»? Максим Максимов — «был»? И все, что с ним связано, — в прошлом? И мы никогда не «сцепимся» с ним в «Смене» по поводу очередной публикации в серии «Антология „Поздние петербуржцы“»? И он никогда не заглянет в редакцию «Тайного советника» с предложением об интервью со звездой: «Хочу пообщаться с (имярек. — Ред.). Это — в нашем формате?»? Никогда — в качестве шеф-редактора литературного проекта АЖУРа — не разведет обескураженно руками перед несчастным, но воинствующим автором новеллы: «Не верю!»?
Известный петербургский журналист Максим Максимов пропал средь бела дня в нашем шумном прекрасном городе 29 июня 2004 года.
Сколько-то лет назад к нам, в редакцию обновляющейся демократичной «Смены» Максима за руку привела Алена Кравцова — тогдашняя заведующая отделом культуры. Алька увольнялась, но в «Смене» тех лет было железное правило: уходишь — приведи вместо себя достойную замену, не смей подставлять любимую газету. И Алька привела в редакцию выпускника Театрального института (театроведческое отделение) — высокого смущающегося юношу (Максим и спустя много лет не потеряет способность душно краснеть, смущаться и разводить руками, когда ситуация будет не его родной). Привела ко мне, тогдашнему главному редактору, со словами: говорят, талантлив, давай проверим, ведь по первому материалу всегда все видно…
— Максим, — сказала я, — завтра в Ленинграде открывается вторая выставка Ильи Глазунова. Сделайте материал…
— Как? — покраснев, спросил Максимов.
— Видите ли… — осторожничала я с новым автором. — С одной стороны, сам Глазунов. С другой — абсолютный… полный…
— …Китч, — подсказал Максимов.
— Да, — обрадовалась я. — С одной стороны, хорошая техника, с другой…
— …Бисер и жемчуга, — подхватил Максимов.
— Именно! — совсем уж обрадовалась я. — С одной стороны, прекрасные иллюстрации к романам Достоевского. С другой…
— …Портреты Брежнева и Индиры Ганди, — подсказал Максимов.
— Максим, пишите заявление о приеме на работу, — облегченно сказала я. — Мы вас берем без испытательного срока.
О его первом материале потом говорил весь художественный мир города.
Он поднял отдел культуры «Смены» на недосягаемую высоту. На стремнине тех лет в газете благодаря Максу печатались произведения Алданова, Горенштейна (Максимов стал литературным душеприказчиком этого гениального русского писателя, жившего в Берлине), Тэффи, Лимонова (живущего тогда еще в Париже и даже не печатавшегося в «Совраске»; до «Лимонки» вообще было еще далеко)… Он открыл в «Смене» рубрику «Поздние петербуржцы», где опубликовал антологию поэзии, созданную литературным критиком Виктором Топоровым. Пожелтевшие вырезки из газеты тех лет хранятся у многих петербуржцев, кому сегодня за пятьдесят.
А потом из «Смены» он вдруг неожиданно ушел в АЖУР, где работало уже много сменовцев тех лет.
Это был шок для многих его городских коллег. И для меня — в том числе. Максим никогда не был брутальным (мне даже кажется, что он в некотором роде даже слегка комплексовал по этому поводу). Но отсутствие имиджа «мужицкого мужика» он с лихвой покрывал имиджем образованнейшего человека. Это не укладывается в голове, но он читал все книги, которые издавались в этой стране и за ее пределами, он был на всех премьерах в кинотеатрах и театрах этого города, он был знаком со всеми известными и малоизвестными актерами, сценаристами, режиссерами всего культурного пространства Петербурга, дружил с Хвостенко, с Наташей Медведевой, с Кругом…
Максим при этом был в некотором роде снобом. «Как же можно не знать эту песню?» — разочарованно пожимал он плечами. «Не видели этот фильм?» — от этой его фразы хотелось провалиться со стыда в Австралию. Он тянул за собой, он был некой нашей планкой. При этом Максим был щедр в своих знаниях. Хочешь послушать «Орландину» в исполнении самого Хвоста? Вот тебе кассета. Не читали «ответку» Эдичке «Это я, Елена!»? Пожалуйста, только с возвратом. Хотела познакомиться с Наташей Медведевой? Наташа, заходи…
Без Максима не обходилось ни одно корпоративное мероприятие АЖУРа. Он писал сценарии местных спектаклей, тексты песен. Он лицедействовал сам и заражал этим нас. Когда мы чувствовали, что накал праздника затухает, кто-то непременно выкрикивал: «Макс, а спой „Мурку“, как ее поют на Брайтоне». И он, не кокетничая, брал в руки гитару: «Ван лец гоу на дело ай энд Рабинович… хау, моя Мурка! Хау, моя дарлинг!.. Хау, моя дарлинг, энд гудбай»…