побоявшись распробовать глубину,
там и я буду медлить и ждать, когда
торопливое сердце пойдёт ко дну.
Не оценишь, пока не начнёшь тонуть,
деловитую хрупкость ночных витрин –
открывая обзор, преграждают путь
торопящимся таять, как аспирин.
Расторопной шипучкой упасть на дно,
в тёмный трюм просочиться косым лучом –
одинаково хлопотно (всё равно,
что поддерживать тонущий мир плечом).
Полюбовный напиток семи страстей
разрывает на части чугунный шар.
Замолчи и высчитывай, грамотей,
по сомнительным числам чужой навар.
Владимир Буев
Я не стану сам в прорубь нырять никогда.
Ни сейчас, ни потом. Ни в грядущем моём.
Я дождусь, когда сердце чужое туда
Ниспадёт расколовшимся кораблём.
Впрочем, проруби нет – не прорублен проём
ни сейчас, ни потом, ни в грядущем моём.
Лучше лета дождусь и найду водоём.
И вдвоём кое с кем время там проведём.
А захочет тонуть, я скажу ей: «Вперёд!
Не одна ты такая, кто любит меня.
Порождает таких ежегодно народ.
Видно, в детстве ты не получала ремня!
Вот комар – значит, точно не зимний денёк.
Вот орёл – этот может и в зиму парить.
Этот хищник безжалостен: печень извлёк
из титана. Отпетый бандит! Паразит!
Мы в воде не утонем, в огне не умрём!
Прометей нам порукою станет двоим.
Ну, а если одним пожелаешь жить днём,
что поделаешь: путь этот не поправим!
Не тяни уже, в воду ныряй поскорей!
Разбивала витрины? Не хочешь в тюрьму?
Не нуди, я устал от порочных страстей
Преступленье твоё на себя не возьму!
Отдавай мне сейчас же навар и рубли.
Ты не мир и не смей на плечо припадать.
Кассу с боем брала? Так теперь не скули!
И умри! Только я не могу пострадать!..»
Наш ответ Чемберлену построже
Михаил Гундарин
Наш ответ человеку без кожи –
Перемены в постельном режиме.
Краткий путь подступающей дрожи
Обозначен стежками косыми.
И пускай он рискует, как прежде,
Демонстрировать смерть и свободу –
Мы изменим диету в надежде,
Что смиренье верней пищеводу.
Владимир Буев
Наш ответ Чемберлену построже,
Чем ответ человеку без кожи.
Если первый получит по роже,
То второму таблетку предложим.
У пургена простое заданье:
В пищевод залететь побыстрее.
Облегчится желудка страданье –
Он расслабится пусть диареей.
Я вырву сердце из своей груди
Михаил Гундарин
Лету – летнее, осени – всё подряд.
Что споёт августовский простой песок
мы узнаем, когда повернём назад.
А покуда, от солнца наискосок,
здравствуй, книга такого большого дня,
где зелёный да жёлтый поверх всего!
Где отважный купальщик смешит меня,
а тебя вдохновляет задор его.
Вместо имени – пляжная дребедень.
Вот комар опускается, как орёл,
но находит не печень, а только тень,
от огня, что и так далеко увёл,
но не в сторону сердца, а взад-вперёд,
за гантелями для тренировки рук,
за рублём на покупку шипучих вод,
открывая которые слышишь звук.
Владимир Буев
Я вырву сердце из своей груди.
Не надо опасаться – то театр.
Актёры люди. Это подтвердить
Петроний и Шекспир ко мне спешат.
Назад я больше, правда, не пойду.
Мне надоели зелень с желтизной.
Я ринусь напрямую в белизну,
а все – за мной. К форели заливной.
Я освещу собой дорогу, поведу
Себя к первоянварскому столу.
Где пробки из шампанского во льду –
Орлами ввысь. Где можно съесть еду.
Туда, где комаров противных нет.
Где пляжам с полуголыми – пока!
Круги возвратны. Зимних тень побед
к первоапрельской шутке уж близка.
Не болтай о пустом, немая дева
Михаил Гундарин
Разорви картонный чехол эфира,
Расскажи о том, кто сейчас в отъезде
(Сердцевину правит чужого мира
Сквозь густой холодок созвездий).
Покажи нам правила без награды,
Золотые лилии вне закона,
На пороге тяжёлого перепада,
На ступеньке плацкартного, блин, вагона.
(Это зряшный шум припоздавшей речи,
Голоса, летящие с остановкой
В заповедной точке живой картечи –
Просто клятвы любви неловкой).
Владимир Буев
Не болтай о пустом, немая дева.
Раз ослепнув, не различай предметов.
Не дождёшься ты ни шального гнева.
Ни того, что люди зовут пиететом.
Шевеленьем губ меня не притянешь.
И морганьем в сердце не вкинешь зноя.
Я тебя провожу до вагона. Сядешь
Ты не в люкс, не в плацкарт, а поедешь стоя.
Всё пустое: речь из гортани рвётся
и глаза вглядеться в меня стремятся.
Я не лекарь, тебе же, краса, неймётся.
И не смей больше на́ руку мне опираться!