Молодежь внимательно слушала рассуждения Вали о труде посещения. Вопросов не было. В заключение Витя Орлов сказал, что хорошо бы было, если бы у нас было больше сестер и братьев, посвятивших себя делу посещения больных, молившихся об этом и побуждавших других к этому служению. Преклонили колени. В кратких, но горячих молитвах некоторые со слезами просили у Господа любви и мудрости для посещения больных и престарелых. К Леве подошел Петя Фомин:
– Ну и .нехорошо ты, брат, сделал сегодня: отказался там кушать. Ведь когда приглашают за стол, нужно обязательно сесть и, если ты даже сыт, немножко, для приличия, покушать, порадовать радушных хозяев. А то о тебе слух пошел, что ты, сын фельдшера и не стал кушать только потому, что брезгуешь есть там, где больные.
Лева страшно покраснел, сказал, что он совсем не брезговал. И с тех пор в этом отношении он изменился, понимая, что везде нужно на любовь отвечать любовью и принимать то, чем угощают от сердца. Да и по себе он знал, как тяжело, когда мама приглашала, а некоторые друзья, приходившие к нему, «ломались» и никак не хотели садиться за стол.
Глава 6. Осенние тучи
«Помните узников, как бы и вы с ними были в узах, и страждущих как и сами находитесь в теле».
Евр. 13:3
Осенние ночи обычно темные, холодные, дождливые. Ушли теплые, ясные, летние дни; ушли безвозвратно. Грязь, глубокая, черноземная, липкая. В то время в Самаре только центральные улицы были мощены булыжником. С утра немного подморозило и выпал первый снег. После школы Леве захотелось больше подышать свежим воздухом, и он направился на огород. Дверь была заперта, и он перелез через забор. Голые, мокрые от дождя деревья неподвижно стояли, приготовившись к зимней спячке. Ближе к выходу – три большие яблони сорта «Буровинка», В этом году столько они яблок дали, а теперь Лева смотрит – и не видно ни одного. Прошла пора, и все плоды собраны.
Слева растет большое, развесистое дерево, даже не похожее на яблоню – это бархатный анис, а потом – «Хорошавка», «Царский шип», далее «Серый анис», а за ними до конца огорода тянутся заросли вишни, среди них попадаются дикие яблони, плодами которых в детстве Лева сражался со своими друзьями.
Он прошел в глубь огорода, где росли два высоких осокоря (всего из было четыре, но два уже были спилены на дрова в прошлые годы). Лева направился к колодцу, который почти закрывала ветвями развесистая яблоня «Скрут», дающая крупные, твердые плоды. Он подошел к полуразрушенному колодцу. Колодец был неглубок, и Лева нередко спускался в него за лягушками, которые нужны были его двоюродным сестрам Вере и Леле, учившимся в фельдшерской школе. Вдруг его внимание привлекли два деревянных ящика для ловли синичек. Это соседские ребята установили их. Лева подошел к одному из них, там сидела пойманная синичка. Она прилетела за семенами подсолнечника, лежащими в ящике, и крышка захлопнулась. Леве стало жалко птичку, она с таким беспокойством посматривала на него; как ужасна неволя – подумал он и вспомнил, что когда-то он и сам ловил синиц и дедушка Иван Семенович, старый известный молоканин, остановил его, посадил около себя и пояснил ему, как нехорошо ловить птиц. Лева приоткрыл крышку. Бедная птичка, безобидная, красивая заметалась в страхе. Он открыл крышку шире, и она вылетела, села на вершину яблони, перепрыгнула весело на другой сук и куда-то улетела. Смотря вверх на синичку, Лева заметил одиноко висевшее яблоко. Он сорвал его, яблоко оказалось подмороженным, но изумительно сладкий.
Однажды глухой ночью Леву разбудил настойчивый стук в дверь их дома. Отец пошел открывать. Вошло несколько военных и гражданские. Это были работники О ГПУ. Они предъявили ордер на обыск и на арест Сергея Павловича. Тщательно искали везде. Просматривали письма, книги, но ничего не взяли, кроме некоторых писем. Курить в помещении отец им не разрешил, и они по очереди выходили наружу. Когда обыск закончился, отец собрал вещи, пару чистого белья и, успокаивая жену и детей, сказал им, что это какое-то недоразумение, что за ним ничего плохого нет и, несомненно, его скоро освободят. Преклонив колени, вся семья горячо молилась Господу, чтобы Всемогущий Бог любви и милосердия защитил и заступился за них. Работники ОГПУ не мешали молиться. Утирала слезы, жена арестованного, плакали дети. Лева не плакал, он с недоумением думал о случившемся. Он знал своего отца, который посвятил всю свою жизнь служению народу, как фельдшер, работавший день и ночь в тифозные и голодные годы и ныне отдававший все время своей работе, чтобы кормить большую семью (мять не работала, обшивала и кормила пятерых детей).
– За что? Почему?
Лева твердо знал, что отец не мог ничего украсть или сделать кому-нибудь зло. Говорят, что верующих обвиняют в подрыве власти. Но отец?! За всю свою жизнь Лева никогда не слышал хоть какого-нибудь порицания советской власти из уст отца; наоборот, он знал, что отец – активный работник профсоюза. В чем же дело?
На следующий день выяснилось, что арестованы еще некоторые братья и среди них Петр Иванович Чекмарев – известный инженер Губсоюза, дядя Левы. Пресвитера Кливера и некоторых руководящих братьев общины и Волго-Камского союза не тронули. Собрания проходили по-прежнему. Все недоумевали, почему арестованы братья? Никто не знал за ними ничего плохого. Высказывались предположения, что это только начало всеобщих страданий, что воинствующие безбожники, видя свое бессилие в идеологической борьбе, постараются убрать всех наиболее влиятельных в религиозном отношении лиц, всячески опорочить и очернить их перед народом. На собраниях открыто молились о заключенных. Все возмущались арестом и прилежно взывали к Богу о помощи.
Мать Левы аккуратно носила передачи в ОГПУ. Скоро арестованных перевели в тюрьму, и их жены стали ходить с передачами туда. Свиданий не давали.
Однажды Анна Ивановна, мать Левы, шла утром на собрание, дорога же проходила мимо тюрьмы, которая занимала целый квартал и была огорожена высокой кирпичной стеной. Часть камер выходила в сторону Арцыбушевской улицы. Вдруг она услышала, что ее кто-то зовет:
– Анюта, Анюта! – Она подняла голову и посмотрела в сторону тюрьмы. Там в одном из маленьких окон с железной решеткой, она заметила лицо своего родного брата – Пети.
– Вы хлопочете о нас? – крикнул он.
– Нет, не хлопочем, – ответила она.
– Напрасно, хлопочите.
– Да, – сказал один из братьев, – мы должны не только молиться, но с Божьей помощью действовать, чтобы освободить наших.
Единогласно решили послать Анну Ивановну в Москву хлопотать о заключенных. Каким-то образом удалось одному из узников передать написанное им стихотворение, автор его Филадельфийский (Иван Иванович Бондаренко).