Нельзя сказать, чтобы подарок очень обрадовал Побережного. Как бывший моряк, он в душе презирал все, что так или иначе не относилось к флоту, и Женька не мог не знать об этом. Но Женька любил шутить, а потому не побоялся впасть в опалу. Кирилл ожидал грома и молний и отговаривал Женьку от рискованной затеи, но вопреки его ожиданиям ничего страшного не произошло. Побережного так пленила великолепная фактура материала, что он простил Женьку. Правда, он никогда не показывался в галифе на улице, а предпочитал щеголять в них только дома.
— Не будет, говорю, самолета, — повторил Побережный и посмотрел на Кирилла.
Кирилл лежал на койке и читал. За отсутствием какой бы то ни было жилплощади он поселился у Побережного, хотя предпочел бы жить с Женькой или, на худой конец, один. Но выбора не было, и Кирилл был доволен уже и тем, что в общежитии Побережный оказался человеком покладистым.
В данный момент Побережному требовалось сочувствие, но Кирилл ничем не мог помочь начальнику — самолеты не прилетали почти месяц. Во всем был виноват циклон с экзотическим названием «Игуана», точно джинн из бутылки явившийся из тьмы Тихого океана. Это он притащил с собой ветер и тучи, из которых как из мешка сыпались снежные заряды, переходящие в беснующуюся сутками пургу. Аэродромы были закрыты.
— Такова спортивная жизнь, шеф, — сказал Кирилл. Он перенял Женькину привычку и называл теперь Побережного только так.
— Тебе хорошо говорить! — закипятился Побережный. — Лежишь себе! А с этим что будем делать? — Он смешно пробежался по комнате, открыл чулан и пнул ногой приготовленные к отправке мешки с почтой. — Солить, что ли?!
Кирилл понял, что Побережный заводится. Он поднялся и стал одеваться.
— Я к Женьке.
Побережный даже не обернулся. Он продолжал пинать мешки, бормоча что-то себе под нос.
На дверях у Женьки висела записка: «Я на каюрне», и Кирилл направился туда. Чтобы не делать крюк, он пошел по целине и, миновав несколько занесенных снегом нежилых домиков, спустился в овраг, на дне которого стояла каюрня.
Это был длинный низкий сарай, выстроенный из плавника и обложенный для тепла дерном. Окон у сарая не было, вместо них прямо в дерн были вставлены толстые стекла из плексигласа. На крыше торчала железная печная труба. Из нее поднимался и тотчас уносился срываемый ветром дым — наверное, Женька готовил еду для собак.
Кирилл открыл дверь и вошел в каюрню.
Женька сидел на ворохе ссохшихся нерпичьих шкур и чинил упряжь, напевая под нос свое любимое: «В прекрасном замке жил король с своей прекрасной королевой». Продолжения песни Кирилл никогда не слышал, потому что Женька всегда пел один и тот же куплет.
Во всех углах каюрни кучками и поодиночке лежали собаки.
Когда Кирилл, вошел, собаки агрессивно подняли головы, но, узнав своего, опять спрятали носы в шерсть.
— Привет! — Женька придвинул Кириллу низкий, с сиденьем из ремней стул, похожий на те, что стоят в будке любого чистильщика сапог. — Садись.
Кирилл взял стул и сел поближе к печке. Это было громадное и нелепое сооружение, занимавшее почти половину каюрни. Несмотря на размеры, печь грела из рук вон плохо. Зато она являла собой, можно сказать, памятник архитектуры. Неизвестный строитель оснастил печь множеством никому не нужных выступов, карнизов, приступок и печурок, соорудив не печь, а храм.
— Что нового? Как там шеф?
— Витийствует.
— А-а!.. — сказал Женька. Ему не нужно было объяснять, что это означает.
Пошуровав в печке, Кирилл стал наблюдать за тем, как работает Женька.
У ног Женьки лежала связка аккуратно нарезанных нерпичьих ремней. Время от времени Женька брал из связки один и подзывал к себе какую-нибудь собаку. Виляя хвостом, собака выбиралась из угла и подходила к Женьке. Пока он примерял собаке ремень, та стояла не шелохнувшись, позволяя как вздумается вертеть себя. Уяснив, что надо, Женька отсылал собаку на место. Потом сшивал ремень. Получался алык — лямка, которую надевают собаке на шею. Алыки часто рвались, и Женька заготавливал их впрок. Работа напоминала хорошо налаженный фабричный конвейер.