Егоров только и сделал, что отпихнул ногой от Парфенова выпавшую мясорубку.
- Бабушка, - сказал он старухе, - возьмите ее. Приберите...
А старуха даже не ойкнула. Она почти спокойно взирала на эту сцену. Мало ли бывает драк на Извозчичьей горе!
- Не шуми, - прямо в ухо Парфенову дохнул Зайцев. - Ты понял, мы откуда?
- Как не понять.
- Иди тихонько вперед. Побежишь - убью, - пообещал Зайцев и сунул руку в карман, где у него лежал теперь настоящий бельгийский браунинг.
- Бабушка, - опять сказал Егоров, - вы действительно приберите мясорубку. Мы ушли...
- А Жур говорит, что Сигимицу - это пустяки, - засмеялся Егоров, когда они сели опять рядом в извозчичью пролетку.
Огромного Парфенова они посадили впереди себя на узенькое сиденье.
- Давай, извозчик, прямо в уголовный розыск, - тронул Зайцев извозчика за рукав.
Егоров был уверен, что в розыске теперь только и будет разговору о том, как Зайцев красиво задержал этого верзилу Парфенова. Вот уж действительно здорово!
Но в розыске даже внимания никто не обратил на этот факт. Задержали и задержали. Чего же тут особенного?
И Жур не похвалил стажеров.
Жур вначале был как будто недоволен, что они так много времени убили на розыски Парфенова. Потом он сказал:
- Ну, ладно, ребята, аптекарское дело у нас вроде того что идет к концу. Надо его поскорее закруглять и заниматься серьезными делами. Завтра я вас познакомлю с Грачевкой. Тут придется пораскинуть мозгами. А на сегодня вы свободны. Идите по домам.
Егоров вынул из-за пазухи старенькое, еще отцовское портмоне с шариками на застежке и отдал Журу долг, положив деньги на стол, на бумаги.
- Спасибо, - сказал Егоров.
- Не за что, - сказал Жур. И ссыпал деньги с бумаг в выдвинутый ящик письменного стола.
Зайцев опять пригласил Егорова в "Париж". И можно было бы пойти: деньги есть. Но Егорову хотелось поскорее обрадовать Катю, и он предложил Зайцеву:
- Может, ко мне пойдем, Сергей? Возьмем закуски, пива, все, что надо, и пойдем ко мне. Посмотришь, как я живу. Посидим по-семейному.
- Нет уж, это я успею, - засмеялся Зайцев. - Я еще насижусь по-семейному.
Егоров зашел по дороге в роскошный гастрономический магазин Егорова.
Из-за этого однофамильца у него уже были неприятности. Когда еще в Дударях на маслозаводе его принимали в комсомол, все спрашивали, не сын ли он этого Егорова, не родственник ли. Как будто на свете и есть всего один-единственный Егоров, владелец магазина и кондитерской фабрики.
В магазине у Егорова разбежались глаза. Всего было много, и все хотелось купить.
На полках до самого потолка стояли коробки с конфетами и с печеньем, бутылки с вином и сладкой водой. На прилавках лоснились окорока, колбасы, сыр, балыки, икра. И продавщицы в белых наколках на головах розовыми пальцами резали и взвешивали на бронзовых весах всю эту благодать.
Егоровский магазин, помимо всего, славился своими продавщицами: все, как на подбор, красавицы, любая, кажется, хоть завтра могла бы пойти в киноактрисы. Но в том-то и дело, что пойти они никуда не могли. Во всей стране была безработица.
Очень трудно было найти работу. Но если человек ее нашел, - хоть какую, - он мог не сомневаться, что еда, одежда, обувь и все прочее у него будут. Магазины по всей стране ломились от изобилия продовольствия и разных товаров. Требовались только деньги.
И вот у Егорова сегодня они опять появились.
Егоров зашел, чтобы купить колбасы, которой он не ел, пожалуй, с самого детства. И в детстве ел не так уж часто, разве только в большие праздники - на пасху и на рождество. Да и, наверно. Катя забыла, какая она бывает, колбаса. Ребятам же ее этот продукт совсем мало знаком. Они родились в первые годы революции и росли в гражданскую войну. Какие уж им в это время доставались продукты...
Егоров пригляделся к ценам, прикинул в уме, во что ему обойдутся все покупки, и твердо решил оставить в этом магазине ровно четверть получки.
Он купил и колбасы, и ветчины, и сыру, и балыка, и две пачки печенья "Яхта", и большую коробку бело-розовых конфет под названием "Зефир", и три бутылки сладкой воды. И бутылку портвейна. Хотя не был уверен, что Катя одобрит это последнее приобретение.
Но Катя одобрила портвейн.
- Что мы, разве не люди? - вонзила она взятый у соседей штопор в пробку. - Вот сейчас и выпьем за все хорошее, что еще будет в нашей жизни. А детям ты правильно Купил сладкой воды. Я им на Первое мая ее покупала. Они ее очень любят...
Подле стола ходил уже чисто вымытый, обряженный в старенький матросский костюмчик, из которого вырос младший сын Кати, приемный сынок Егорова Кеха и смотрел на разложенную еду вострыми глазами волчонка. Чтобы успокоить Катю, Егоров сказал: