Сказали и сделали. Земля Израиля предназначена для евреев, второе пришествие невозможно без возвращения евреев в свою землю, — вот их мысль. В 1984 году Посольство находилось в доме 10 по улице Иосефа-Хаима Бренера (1881-1921; еврейский писатель, сложившийся под влиянием Толстого, Достоевского и Ницше… и некоторое время служивший рядовым в русской армии). Сейчас, когда пишу, сайт Посольства (http://www.icej.org/) его нового адреса не указывает; а почтовый ящик — прежний: POB 1192.
Туда, в Христианское посольство, мы немедленно передали сведения об Иване Мартынове; с тамошними работниками (почти сплошь ) подружились, главным образом с финкой Lilli Myss-Hansen. Из Посольства шла реальная помощь новым репатриантам, например, посылки с одеждой. Не раз эти люди приходили к нам в гости: и в нашу пещеру в центре абсорбции, и в нашу квартиру, когда она появилась. Кроме помощи материальной — из Посольства шел энтузиазм и душевный подъем. Сами сотрудники (в большинстве своем — добровольцы) были энтузиастами — и нас заражали. IJCE устраивало шествия на праздник Кущей (Суккот).
Одно из таких шествий (этот эпизод рассказан, но отчего не повторить?) потрясло гостивших у нас в 1988 году мать и сестру Тани. Вообразите: идет по улице Яффо, во всю ее ширину, стройная празднично одетая толпа с цветами и транспарантами. Таня, Лида и Александра Александровна сидят на автобусной остановке с сумками (только что с рынка) и смотрят на демонстрацию. Вдруг из первых рядов шествия выбегают три женщины, Lilli Myss-Hansen с двумя другими сотрудницами, и кидаются обнимать Таню, а когда Таня объяснила, что рядом — ее сестра и мать, и этих тоже. Тут было, отчего растрогаться до слез. Свояченица и теща увезли в Ленинград не только восхищение Израилем, но и мысль о том, что нас (нашу семью) знают решительно все. В каком уголке Израиля ни назовешь наше имя (они объездили страну с экскурсиями), всюду восклицают:
— Колкеры? Юра и Таня? А, ну как же, как же!
Не исключаю, что к Тане в Посольстве испытывали особые чувства из-за ее очень скандинавской внешности.
Почему именно Суккот отмечало Посольство столь пышно? Может быть, тут — намек. Евреи сорок лет блуждали в пустыне в поисках земли обетованной (именно об этом напоминает праздник Кущей); они и сейчас еще блуждают, еще не нашли пути к Спасителю… Впрочем, это мои домыслы. С подачи Посольства журнал (Франкфурт-на-Майне) напечатал перевод моей статьи о Мартынове (Das Schicksal des Iwan Martynow, #96, 1985), только вот не помню, какой: я писал о Мартынове в мюнхенском журнале (7, 1984), в парижской газете (3548, 20 декабря 1984), в израильском альманахе (2/8, 1984).
Канадские христиане, связанные с Посольством (одно имя помню: Mrs. Rowlings), задумали снять фильм об отказниках и репатриантах: о борьбе советских евреев за выезд в Израиль. В октябре 1984 года нас пригласили на съемки в какой-то иерусалимский сад неимоверной, как нам казалось, красоты. Актеры мы были никудышные; смущались и робели. По одной и той же дорожке сада нужно было пройти раз, потом еще раз… всё это называлось дублями, смущало нас еще больше, но деваться было некуда: назвался груздем — полезай в кузов. На садовой аллее взяли у нас троих пространные интервью; нужно было рассказывать о том, как мы геройствовали в России и как наслаждаемся жизнью здесь… нет-нет, на самом деле можно было говорить что угодно, но роль подсказывает слова. Для экономии времени приставили к нам переводчицу, израильскую поэтессу Рину Левинзон, родом из Свердловска, преподававшую английский в иерусалимской школе. Другие сцены, с другими героями (среди которых были и настоящие герои, вроде Роальда Зеличонка и Володи Лифшица) снимались в Москве и Ленинграде, когда эти двое, отсидев, вернулись из Сибири; власти каким-то образом допустили или проглядели такие съемки.
Фильм в итоге был завершен; назывался он The Gate of Brass, , чему в русском синодальном переводе соответствуют : «Я пойду пред тобою и горы уровняю, медные двери сокрушу и запоры железные сломаю» (Иеремия 45: 2). Естественно, мы пошли на премьеру в громадный Театрон-Ерушалаим (Иерусалимский театр), в зале которого мне потом (в 1988 году?) впервые в жизни довелось слушать с эстрады Окуджаву. Мне фильм радости не доставил; держался я перед камерой плохо, говорил скверно… или отснят был плохо? Когда на экране появилось крупным планом лицо Тани размером в человеческий рост, признаюсь, я вздрогнул. Таня вышла в фильме убедительнее, чем я. При выходе из театра на нее показывали пальцами, кричали:
— Вот она! Вот она!
Таков был еще один танин звездный час в Израиле, второй после сцены на празднике Кущей… Не совсем кстати вспоминается и третий из ее ключевых израильских эпизодов, без медных ворот и венков. К языкам туповатые, мы с нею, тем не менее, со временем всё-таки начали как-то говорить и немножко читать на иврите. В 1990 году, когда медные ворота опять открылись (я уже был в Лондоне, Таня — еще в Иерусалиме), едет как-то Таня в автобусе; стоит на центральной площадке. Входят две религиозные женщины лет тридцати; всё у них как надо: длинные юбки и рукава, закрытые кофточки, платочки. Вошли; стоят рядом с Таней; а Таня проглядывает заголовки в ивритской газете, которую кто-то из сидящих развернул прямо перед нею. Как раз на заголовки — нашего иврита всегда хватало. В английской статье заглавие понимаешь в последнюю очередь — только прочитав статью; проклятые англичане мыслят матрицами, застывшими метафорами; спектр значений, привязанных к слову, слишком широк (у слова put, например, 60 значений). В иврите такого не бывает; заголовки почти всегда прозрачны, разговорный язык прост и беден… Одна из женщин, обращаясь к другой, говорит по-русски:
— Посмотри, вот женщина явно скандинавского типа — и та на иврите читает!
Вторая отвечает ей с глубоким вздохом:
— Да, это только мы с тобой такие идиотки…
Автобус как раз остановился. Чтобы не расхохотаться, Таня выскочила на остановку раньше, чем ей было нужно… Характерно, что бывшую соотечественницу в ней не заподозрили.
Можно допустить, что иные христиане работали ради славы или ради идеи (держали в уме конечное обращение евреев ко Христу); но всё-таки все они работали по велению сердца. Ни идеологии, ни корысти невозможно было усмотреть в поведении Линдона Вильямса из Техаса, подвижника-одиночки, который появлялся на улице Алкалая, в Центре информации о положении советских евреев. Он делал всё, от подготовки документов до мытья полов, ремонта мебели и помещения, причем на совершенно добровольных началах. Когда представителям Центра нужно было в октябре 1986 года попасть в Рейкьявик, на встречу Рейгана и Горбачева, Линдон, который некогда жил в Исландии, устроил им персональные приглашения через пастора своей тамошней общины. Без таких приглашений попасть на эту встречу было совершенно невозможно.
МЫ РОЖДЕНЫ, ЧТОБ КАФКУ СДЕЛАТЬ БЫЛЬЮ
«Не спи, вставай, гунявая! В цепях звеня, страна встаёт легавая навстречу дня» — Лиза с младенчества знала только этот вариант бодрой советской песни 1932 года. Слова Бориса Корнилова (1907-1938; «репрессирован; реабилитирован посмертно») мне пришлось поправить в духе времени. И что же? В Израиле я услышал эту песню по радио — на иврите (конечно, не с моей поправкой). Она была там своя, народная; со своими словами, к Борису Корнилову отношения не имеющими. Но это бы ладно; тут хоть музыка — Шостаковича. Когда песня возникла, на дворе стояла молодость мира. Мускулы были в цене; физкультура. Не всякий раз и понимаешь, чьи это мускулы играют: коммунистов или нацистов. Кто первым, в 1923-25 годах, начал петь «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью»? Знаменитый припев у двух народов совпадает дословно: