— ...Гриша! — послышался голос матери из соседней комнаты. — К тебе Володя пришёл.
Володя был непривычно хмур, в серых глазах нет озорства и лукавства, он наклонился над ухом друга.
— Нынешней ночью его повесят, — зашептал он, — и это можно увидеть...
— Кого повесят? — оторопел Гриша. — И... что можно увидеть?
— В сегодняшних «Ведомостях»... Царь отклонил прошение родных студента Пулихова о помиловании. Ночью в тюремном дворе он будет казнён. А тюрьма через три улицы от нас!
— Ну? — У Гриши перехватило дыхание.
— Рядом с тюрьмой трёхэтажный дом. По пожарной лестнице можно залезть на крышу, и весь тюремный двор перед тобой! Я только что...
— Лазил? — ахнул Гриша.
— Да! Пожарная лестница со стороны помоек, стена глухая, никого нет. — Теперь лицо Володи пылало азартом. — Так пойдём?
— Ты говоришь, ночью... Ничего не увидим.
— Во дворе тюрьмы горят фонари. Постой! Может, ты боишься?
— Ничего я не боюсь!
Гриша говорил правду: страха не было. Появилось, и он боялся признаться себе в этом... появилось жгучее любопытство: как это казнят человека?..
— Тогда, — прошептал Володя, — встречаемся в десять вечера у аптеки Захарьевской. Сумеешь незаметно выбраться из дома?
— Сумею.
Он решил сыграть в открытую.
— Мама, — сказал Гриша, когда стенные часы с гирей в виде еловой шишки показывали полдесятого, — я немного погуляю перед сном. На всякий случай ключ возьму. Вдруг вы рано ляжете спать.
Екатерина Онуфриевна на кухне была занята стиркой и словам сына не придала никакого значения. Она устало разогнулась над корытом, в котором белыми кучевыми облаками вздымалась мыльная пена, и сказала:
— Ладно. Только оденься потеплее.
Был морозный февральский вечер. Окна домов уютно светились, и, проходя мимо, Гриша видел в них абажуры — малиновые, жёлтые, голубые. На подоконнике одного окна сидел ленивый пушистый сибирский кот и не торопясь, старательно умывался. Проплыло окно, за которым возникла картина, заставившая сильнее биться сердце мальчика: вокруг круглого стола тесно сидели люди в студенческих кителях и барышни, студент с бородкой держал в руках гитару... В раме освещённого окна мелькнула эта картина и исчезла.
«Поют, смеются, — подумал Гриша. — Неужели они не знают, что этой ночью повесят их товарища? И вообще... Всё обыкновенно, как всегда. Кот умывается... Вон горят лампады перед иконами в красном углу...»
Мысли начали путаться. Как всё странно!.. И зачем смотреть на казнь? А вдруг он не выдержит, закричит? Или ещё что-нибудь?..
Улица была пуста, поскрипывал снег под ногами. На перекрёстке у полосатой будки стоял, закутавшись в доху, городовой. Стоял не шелохнувшись, как монумент, и — удивительное дело! — Грише он показался неживым.
А вот и аптека. Окна, задёрнутые марлевыми занавесками, светились голубоватым светом.
Володя возник из соседних тёмных ворот и сказал только:
— Пошли.
Гриша еле успевал за другом.
— Да куда ты спешишь?
— А если они казнь на вечер перенесли? — Володя даже не обернулся. — И надо заранее на крыше устроиться.
Пересекли несколько улиц, нырнули в короткий переулок, в котором не было ни одного фонаря, окна многих домов оказались закрытыми ставнями — и начался пустырь с кучами мусора.
Володя свернул на неприметную тропинку, и они пересекли пустырь.
— Вон этот дом, видишь? — обернулся Володя.
Впереди возвышался трёхэтажный дом, и с него от пустыря начиналась улица, застроенная такими же одинаковыми, унылыми трёхэтажными домами.
— Тут солдатские казармы, — сказал Володя. — А теперь — осторожно! Главное, чтобы никто не увидел.
Они прошли вдоль дома, завернули за его угол и оказались у глухой торцовой стены. Вверх поднималась пожарная лестница.
— Вроде никого, — прошептал Володя.
Гриша, ощутив внезапный озноб, оглянулся. Улица и снежный пустырь с тёмными кучами мусора были пусты, и эта пустота казалась зловещей.
— Давай ты первый. — В голосе Володи послышалась неуверенность. — А я покараулю.
Гриша полез по лестнице. Даже через варежки ощущался холод железных перекладин. Лестница тихо позванивала под его ногами, а Грише этот звон казался оглушительным.
«Скорее! Скорее!» — торопил он себя.
И очутился на крыше. Она была покрыта снегом, покато поднималась вверх к ряду труб, и к одной трубе от лестницы вели следы...
«Да тут кто-то есть!» — с ужасом подумал Гриша.