— Курить есть? — прерывает мои раздумья Георгий Семенович.
— Вы же не курите! — удивляюсь я.
— Мало что не курю, — перебивает Родин. — Ну давай, что ли.
Протягиваю ему портсигар и, как бы невзначай, спрашиваю:
— Надолго учение? К концу дня закончим?
Бросив на меня молниеносный взгляд, Родин глубоко затягивается, морщится и как-то неопределенно тянет:
— Посмотрим…
Такой ответ настораживает меня. Но допытываться считаю нетактичным.
— Разрешите ехать?
— Да, да, пожалуйста. Только вот что, — вдруг спохватывается Родин, — по прибытии в Черкасово обратите внимание на маскировку. Выставьте охранение и вышлите в сторону Калача разведку.
До восхода солнца батальоны сосредоточились в Черкасове. Я сразу же распорядился замаскировать технику, выставить охранение, выслать разведку.
Танкисты постарались и хорошо укрыли машины. Некоторые раздобыли сена и придали танкам вид стогов, другие покрыли их дощатыми навесами, так что со стороны танки походили на сараи.
— А что, очень даже неплохо, — хвалит людей комиссар бригады Мирон Захарович Николаев. — Такая сноровка пригодится на фронте.
— Дней через десять не то еще будет, — говорю ему, — дай только срок. Вот проведем батальонные учения, потом выйдем в поле всей бригадой, отработаем оборону, наступление, отстреляемся ночью и днем, а после этого, пожалуйста, давай нам фронт.
— Все может быть, — осторожно соглашается Николаев.
Осторожность вообще присуща комиссару. Он не любит скороспелых суждений и выводов. Поэтому, не разделяя моего оптимизма, отвечает сдержанно.
Комиссару под сорок. Он среднего роста, энергичный, веселый. У него неистощимый запас шуток. Я всегда восхищался его умением как бы невзначай вызвать улыбку, смех, развеселить человека. И не удивительно, что бойцы тянулись к нему.
Мне приходилось присутствовать, когда он проводил политинформации. Его выступления были страстными, горячими. К захватчикам у комиссара имелся свой счет. В восемнадцатом году немцы расстреляли его отца. Эта война тоже принесла Николаеву горе — разорила дом, семью — жену и пятерых детей — забросила далеко на Урал. Живется им трудно, дети часто болеют. И хотя комиссар старался скрыть свое душевное состояние, я видел, что он сильно переживает.
Если Мирон Захарович шел к танкистам и просил их спеть песню, мне было ясно — комиссару невмоготу.
Особенно он любил эту:
Закончив дела в штабе, мы с комиссаром решаем обойти подразделения. Не спеша идем вдоль неширокой улицы. Здесь стоит первая рота второго батальона. Порядок образцовый, ни к чему не придерешься. Но только сворачиваем за угол, в расположение второй роты, как сразу натыкаемся на сваленную изгородь.
На броне танка сидит водитель. Покуривая, он изредка сплевывает густую, вязкую от махорки слюну. Увидев начальство, вскакивает на ноги, вытягивается.
Николаев сразу мрачнеет:
— Ты свалил забор?
— Я, товарищ комиссар, — боец растерянно улыбается. — Недоглядел. Так ведь что особенного — война. Всяко случается.
— К сожалению, действительно, случается. Но не должно случаться. — Николаев присаживается на межу, достает портсигар и протягивает танкисту:
— Закурим, что ли?
Боец спрыгивает с машины, опускается на траву рядом с Николаевым. А тот, сделав затяжку и выпустив кольцо дыма, вдруг спрашивает:
— Чей это огород, не знаешь?
— Солдатки одной, — отвечает танкист.
— Вот видишь, солдатки. И не просто солдатки — советского человека. Наш народ в Красной Армии видит свою защитницу, а в бойце и командире — друга. Ну, а какие же мы, к черту, друзья, если не только не помогаем, а даже разрушаем. Что о нас скажут жители?
Боец молчит, потупив взор. На лице его выступили багровые пятна. А Мирон Захарович продолжает:
— Вот ты сказал: «война». Действительно, в ходе боя возможны и жертвы и разрушения. Там это вызывается обстановкой. А в данном случае ты просто проявил преступную небрежность.
— Так ведь ночью было, не заметил, — вставил танкист.
— Вот, вот, мало того что набезобразничал, так еще оправдываешься… В наш советский дом пришли фашисты — рушат, ломают, уничтожают. И ты хочешь уподобиться этим разбойникам! Нет, брат, так не пойдет. Сейчас же исправь изгородь да извинись перед хозяйкой за помятые грядки.