Мы с Прохоровичем уходим в жидкую тень кустов, побитых осколками и кое-где тронутых желтизной, просматриваем почту, обмениваемся новостями. Солнце поднимается все выше, начинает припекать.
И вдруг крик наблюдателя:
— Во-о-здух!
Неторопливо, но быстро все расходятся по укрытиям, к отрытым специально для этого узким глубоким щелям. Я еще несколько минут слежу за приближающейся армадой. Насчитал восемнадцать самолетов.
Подбегает Маслаков:
— Товарищ полковник, начинают разворачиваться. Идите в укрытие.
— Сейчас, сейчас.
Но в щель лезть не хочется. Авось пронесет. Не проносит. Первая девятка, отклонившись вправо, заходит на бомбежку. В утреннем, еще не запыленном воздухе отчетливо вырисовываются контуры темных машин.
Делать нечего, иду к ближнему танку, чтобы спрятаться под его днище. Оттуда уже торчат ноги. Тогда прыгаю на борт, открываю башенный люк, опускаюсь в башню. Ваня, вижу, все-таки нырнул под машину.
Девятка заканчивает круг и нацеливается на нас. Ведомый круто, как с горки, падает в пике, за ним остальные. Крышку опускаю, но совсем не закрываю. В тоненький просвет видно небо. Слышен пронзительный вой моторов. Затем оглушительно рвет воздух, земля дрожит, и танк покачивает. Через щель в башню врывается жаркий воздух.
Еще грохот и еще, совсем рядом. Звенит броня.
— В нас угодило? — встревожился механик.
— Нет, это осколки, — успокаиваю его.
Грохот прерывается. Приоткрываю крышку, выглядываю. Над головой падает в пике вторая девятка. И снова стонет от частых разрывов земля. Зенитчиков вчера перебросили на другой участок, и теперь фашисты действуют совершенно безнаказанно. Рано или поздно угодят и в нас.
То же, видимо, подумал и механик-водитель. С надеждой на согласие он спрашивает:
— Товарищ полковник, может, переехать в другое место?
— Нельзя, под машиной люди.
Опять перерыв. Выглядываю. В воздухе серо от пыли и чадно. Все четыре резервных танка целы. Трава на их броне совсем пожухла от солнца и горячего взрывного воздуха.
Девятка делает третий заход. У-ух! У-ух!..
Мы молчим, инстинктивно сжимаясь в комок. Вдруг крик механика-водителя:
— Горим, товарищ полковник!
Теперь и я ощущаю терпкий запах дыма. Приникаю к смотровой щели — вижу, как по набросанной на танк траве пробегают бледные языки пламени. Стоять нельзя.
— Заводи мотор! Быстро в ближайшую балку.
Высовываюсь из люка и кричу, чтобы побереглись те, кто под машиной. Но под днищем уже никого нет. Маслаков и еще двое, пригибаясь, бегут к щели.
На предельной скорости танк врывается в небольшой, но узкий и глубокий овражек. Здесь спокойно. Выскакиваю из башни. Все ясно: трава на машине вспыхнула от горячего осколка. Пламя уже лижет масляные потеки, краску.
Ногами сталкиваю горящую траву на землю. Механик-водитель пригоршнями бросает на броню песок. Общими усилиями побеждаем огонь.
К тому времени самолеты, отбомбившись, улетают и наступает тишина.
Появляется Маслаков.
— Как там дела? — спрашиваю.
— Машины целы. А людей — троих ранило, двоих убило.
— Кого убило?
— Шофера полуторки и политрука из политотдела, который с бородкой…
Жаль людей. Политрук у нас недавно, но Тюлин его хвалил. «Хороший, — говорил, — пропагандист и храбрый. В бою другим пример показывает».
На КП ждет посыльный. Устно передает, что комкор приглашает меня и Прохоровича на НП Румянцева.
— Где комиссар? — спрашиваю Грудзинского.
— С батареи еще не пришел.
— Пошли за ним, а я пока пойду не спеша.
Идем с Маслаковым по дну балки, которая прячется Среди хлебов. От основного русла ее расходятся ответвления. И сама балка, и ответвления — в густых зарослях дубняка. В тени прячутся грузовики, санитарные машины. К одной из них несут раненого. Он без гимнастерки, на нижней заношенной рубахе пятна крови. Голова перебинтована.
Мы уступаем дорогу. Раненый, глядя вверх в одну точку, тихим слабым голосом тянет:
— Где мой вещевой мешок? Там письма…
— Лежи, лежи, — отвечает идущий сзади носилок усатый санитар. — Тебе говорить вредно.
Метров через полтораста сворачиваем в глубокую выемку и, придерживаясь за ветки кустарника, спускаемся по земляным ступенькам. Выемка глубокая, узкая, здесь прохладно. Ласково журчит ручей.
Минуем ее и выходим на небольшую площадку, затененную пышной темной кроной древнего дуба.