Подразделения 32-й бригады все же успевают закрепиться в окопах врага. В этом бою отличилась рота Симонова. За успешные действия в этом и других боях лейтенант был представлен к ордену Красного Знамени, который я вручил ему в октябре того же года. Кстати, за бои в излучине Дона была награждена большая группа бойцов, командиров и политработников нашей бригады, в том числе Б. А. Антонов, В. И. Бельченко, П. А. Коротков, Н. А. Маскаев, А. А. Асланов.
Противник долго не может успокоиться. Уже наступили сумерки, а снаряды и бомбы грызут и грызут землю в районе нашего переднего края. Тяжелая артиллерия бьет по нашим тылам…
При тусклом мигающем свете фонаря мы сидим в палатке. Грудзинский докладывает обстановку. 131-я дивизия продвинулась, как и мы, примерно на полтора километра. 23-й танковый корпус, действовавший левее нас, успеха не имел.
Подходят другие командиры. Все охвачены азартом прошедшего боя, каждый спешит рассказать о какой-либо подробности. Разговор идет по группкам. Кто-то очень хвалит бойцов 131-й дивизии, командира роты комсомольца Александра Белокурова.
Занятый своими мыслями, я слушаю невнимательно, но кое-что в памяти застревает. Пуля пробила Белокурову руку, он перевязал ее и продолжал руководить ротой Затем получил ранение в спину и опять не покинул поля боя.
— А про Ашихлина слышали? — спрашивает кто-то в другом углу палатки.
Интересно, чем на этот раз отличился лейтенант? Я прислушиваюсь к разговору.
— Его танк подбили, а он не ушел, — продолжает тот же голос. — Снял пулемет, прихватил диски и подался в окоп, к пехотинцам. Рядом с ними и дрался. Говорят, все диски расстрелял, много фашистов уложил, когда они контратаковали. А под конец и его пуля нашла. В самый висок…
Устанавливается молчание. Командиры курят, шумно пуская дым в потолок. Грудзинский склонился над картой и наносит на нее обстановку. Асланов задумчиво смотрит через отброшенный полог палатки на темно-синее небо. Старший лейтенант Грахов, намаявшийся за день беготней с поручениями, сидит прямо на земле, подобрав колени к самому подбородку, и тихо дремлет. Майор Львицын что-то жует. Лицо его невозмутимо и как бы говорит: «Все это, братцы мой, было, есть и долго еще будет. А самое лучшее сейчас — на боковую».
Тишину нарушает один-единственный шальной снаряд. Он падает поблизости, и взрывная волна обрушивает палатку. Мы барахтаемся под ней, натыкаемся друг на друга, пока кто-то снаружи не поднимает край брезента и не помогает нам выбраться.
Оказывается, это посыльный из корпуса. Родин требует до утра перейти к обороне. Наши с Румянцевым мотострелково-пулеметные батальоны передаются командиру 32-й бригады, а все боеспособные танки сводятся под началом Румянцева. О часе наступления будет сообщено особо.
По возбуждению, с каким связной передает нам распоряжения комкора, делаем вывод, что завтра надо ждать чего-то серьезного. Да и неспроста же объединяются подразделения.
Ночь проходит без сна: сделать нужно много, а времени в обрез.
Приказ есть приказ
Вот и кончился июль. Пошел последний летний месяц. Как бы в подтверждение этому ночь выдалась холодной. От обильной росы верх палатки отсырел и прогнулся.
Прохорович скидывает с себя шинель, тянется, зевает так, что хрустят челюсти, и мечтательно произносит:
— Эх, сейчас бы с ружьишком пройтись. Как, комбриг?
— Неплохо бы.
— Бывало, сапоги повыше поднимешь, кепчонку на лоб, двустволку под мышку и — по болотцу, с кочки на кочку, да где клюквы побольше. Очень уважают ее тетерева… А что, Петр Павлович, давай первый послевоенный август проведем вместе на охоте.
— Ишь ты размечтался… Доживи сперва…
— Без мечты нельзя. Она скрашивает жизнь. Человек без мечты, как корабль без компаса. Знаешь, я иногда думаю, что мечта помогает воевать и побеждать.
— Ну, уж это ты загнул. Пуля, дорогой мой, не разбирает, оптимист ты или пессимист. Еще Суворов говорил, что она дура.
— Нет, ты не прав. На войне обязательно надо мечтать. И только о хорошем. Злей тогда становишься, по-хорошему злей, по-человечески что ли… Это помогает драться. В этом смысле ты и побеждаешь. А что касается пули — то все мы смертны. Как это поется: «Сегодня ты, а завтра я».
Разговор наш прерывает голос Львицына:
— Разрешите?
— Заходи, заходи, майор, — приглашаю я. — Что нового?
— Приятный сюрприз. — Львицын протягивает сложенный вчетверо листок бумаги. — От Кохреидзе.
Я пробегаю записку глазами. Сергей Асонович сообщает, что в Калач прибыли для нас две танковые роты — рота БТ-7 и рота Т-60.