— А что за стрельба слева?
— Это у ваших танкистов…
Связываюсь по телефону со своим НП. Трубку берет Асланов.
— В чем дело, Ази Ахадович?
— В лощине южнее высоты сто пятьдесят три разведка обнаружила движение. Замечен подход автомашин с пехотой. Вот наша противотанковая батарея и обстреливает район…
Налетает вражеская авиация, и разговор с Аслановым прерывается. Это за сегодняшний день уже седьмая бомбежка.
Торопливо бьют наши зенитки. Один из сопровождающих «мессершмиттов» валится на крыло, потом на нос и, наконец, беспорядочно кувыркаясь, падает. Летчик выбрасывается с парашютом.
Отряжаю на поимку его троих бойцов. Минут через двадцать они приводят здоровенного белобрысого парня. Пленный как пленный, ничего особенного. В глаза не смотрит, голову клонит к носкам собственных сапог. Знающих немецкий язык на КП нет, и я велю отправить летчика в штаб корпуса.
И снова «юнкерсы». До темна они еще раз пять появляются над нашими боевыми порядками и жестоко бомбят.
Часу в десятом вечера доставляют разведсводку. В лощине возле Липо-Логовского обнаружено скопление танков — около шестидесяти машин — и артиллерии.
— Все накапливают силы, — замечает Грудзинский и задумчиво трет переносицу. — А у нас они тают… Интересно знать, когда он начнет.
Начальник штаба имеет в виду предполагаемое наступление противника. Меня самого уже не первый день тревожит этот вопрос. Тревожит и то, что вверху, как мне кажется, накапливанию врагом сил не придают должного значения. В противном случае нас бы хоть предупредили о возможной опасности. Но там молчат, словно ничего особенного не происходит. Неужели командование армии считает, что неприятель наращивает мощь лишь для того, чтобы сдерживать наши ослабевающие с каждым днем атаки?
У палатки тарахтит мотоцикл. Это посыльный из штаба корпуса. Он привез обещанный письменный приказ о наступлении.
В приказе все прежнее: дух, стиль, содержание. Разница только в деталях.
Начало атаки в пять утра. Одновременно с нами наступают соседи: справа — 131-я стрелковая дивизия, слева — 399-я.
— Откуда последняя взялась? — удивляюсь я.
Грудзинский разъясняет, что ночью она сменила 884-й полк, который вернулся в свою 196-ю дивизию.
— Ах так? Ну вот, а ты сетуешь, что у нас пополнений нет, — говорю подполковнику. — Целая дивизия подошла. Кстати, как теперь фронт армии выглядит?
— Пожалуйста, смотрите. — Грудзинский склоняется к карте и ведет по ней острием карандаша. — Вот здесь, на правом фланге, у самого Дона, стоит сто тридцать первая дивизия, поддерживаемая сто пятьдесят восьмой танковой бригадой. К западу от нее занимает полосу наш корпус. Левый сосед наш теперь вот эта самая новая триста девяносто девятая дивизия, а еще левее ее, в районе Скворино, действует двадцать третий танковый корпус.
— Интересно, как там Лебедев чувствует?
— Наверное, тоже порядочно общипанный, — предполагает Витольд Викентьевич. — Ведь и там идут сильные бои. — Затем, ведя дальше карандашом, продолжает: — За двадцать третьим корпусом — позиции сто девяносто шестой стрелковой дивизии. Здесь у нас стык с шестьдесят второй армией… Так вот, если по этому перечню судить, вроде бы и внушительно звучит. На самом же деле, кабы не пехота, так и фронт нечем держать.
Приходит Прохорович. Мы садимся за составление приказа по бригаде, потом вызываем командиров, связываемся с соседями, высылаем разведку, — словом, готовимся еще к одному наступлению.
Перед атакой наши артиллеристы и минометчики пропахивают передний край вражеской обороны. К сожалению, у противотанковых батарей оказался небольшой запас фугасных снарядов. Бронебойные же для поражения живой силы не годятся.
Еще не успели смолкнуть разрывы, как наши двинулись в атаку. Впереди идут танки, но их немного. В 55-й бригаде — одиннадцать, в 39-й, у Мирводы, — десять.
Как и прежде, — я уже это приметил — наступление поначалу разворачивается неплохо. Противник ведет какой-то вялый беспорядочный огонь. Не встречая активного сопротивления, пехота довольно быстро продвигается примерно на полкилометра.
Но тут, словно спохватившись, гитлеровцы усиливают огонь. С каждой минутой он крепчает, снаряды ложатся все плотнее, и пехота залегает. Танки, прорвавшиеся за первую линию обороны фашистов и ринувшиеся было ко второй, тоже вынуждены остановиться и укрыться в складках местности.
Минут через тридцать огонь противника слабеет. Тогда танки вновь идут вперед. За ними поднимается пехота. И опять сильный заградительный огонь прерывает атаку, заставляя пехотинцев плотнее прижиматься к земле, а танкистов — искать укрытия.