Чувствую, кто-то настойчиво касается моего плеча. Оглядываюсь — Маслаков.
— Товарищ полковник, ваш завтрак давно простыл, — и протягивает котелок.
Мне не до еды. Все мои желания, чувства, эмоции сейчас там, где танкисты и пехотинцы. И все настроено на одно: не пропустить врага.
— Но вы же ничего не ели.
— Сказал — не буду. Понятно тебе?
Снова прикосновение к плечу.
— Отстань, Маслаков! — бросаю я, не оборачиваясь.
— Товарищ комбриг, я из штакора.
Это командир. В руках у него приказ. Пошкус требует противотанковую батарею бригады немедленно направить в район командного пункта корпуса.
Я ожидал чего угодно, только не этого. Понимаю, что без крайней нужды комкор такое распоряжение не отдаст. Но и нам батарея нужна до зарезу. Ведь вражеские танки наседают на батальон Суха. В бинокль видно, как, подминая траву, то замедляя ход, чтобы сделать два — три выстрела, то снова набирая скорость, они движутся к нашим окопам. Их около двух десятков. А впереди танков катится огневой вал артиллерийских разрывов.
С тяжелым чувством отдаю распоряжение. Теперь надежда только на противотанковую артиллерию Хорошева, хотя у него и своих забот достаточно.
Звоню Петру Ивановичу. Объясняю, в чем дело, и прошу поддержать мотострелково-пулеметный батальон.
— Постараемся помочь, — хрипит в трубке голос комбрига.
Через несколько минут противотанковые батареи 32-й бригады обстреливают накатывающиеся на Суха машины. С флангов бьют по врагу мои танки.
Оставив на поле боя несколько пылающих костров, противник пятится назад.
Опять налетает авиация. На переднем крае, кажется, не осталось живого места. Но как только танки подходят на дистанцию действительного огня, оборона оживает. Оставив еще две подбитые машины, фашисты разворачиваются и отходят.
На запыленном мотоцикле подкатывает офицер связи. Протягивает плотный лист бумаги. Я разворачиваю его и с минуту тупо смотрю на карандашные строчки.
— Что такое? — тревожится Прохорович.
Я молча передаю ему листок и глухо говорю телефонисту:
— Мельникова ко мне! Быстро!
В тяжелом молчании поджидаем комбата. Он появляется минут через десять.
— Капитан, — говорю ему, — немедленно снимай танки и — в тридцать девятую бригаду.
— Как? Все танки? — удивляется Мельников. Он растерян, и во всей фигуре какая-то беспомощность.
— Да, все! Даже мой командирский!
Пошкус велит передать Мирводе все танки бригады, а самого Мирводу с машинами вызывает в район штаба корпуса. Что-то там произошло, и, должно быть, серьезное.
Прошу Грудзинского связаться с корпусом. Тот уходит к радистам.
Мельников, распорядившись выслать танки, возвращается на КП. Уже далеко за полдень. Молчим и смотрим, как наши боевые машины одна за другой скрываются из виду.
С уходом их бригады как боевой части фактически нет. Что у нас осталось? Батальон Суха подчинен Хорошеву. В нашем распоряжении только полсотни разведчиков, несколько десятков бойцов роты управления и специальные подразделения, обслуживающие штаб.
— Что будем делать? — прерывает тягостное молчание Прохорович.
— Сейчас узнаем.
Возвращается Грудзинский. По лицу его догадываюсь, что ничего утешительного не услышу.
— Связи с корпусом нет, — говорит он и присаживается рядом. — Я приказал радистам продолжать вызов…
Доклад Витольда Викентьевича прерывает возглас наблюдателя:
— Опять танки пошли!
Вскакиваем все сразу и беремся за бинокли. Да, танки, десятка полтора.
«Только бы не на батальон Суха, — думаю я. — Батареи нет, а теперь и фланги его вовсе оголены».
Вначале можно было предположить, что танки пойдут на фланг 32-й бригады, но они, пройдя метров триста, вдруг повернули.
— Эх! — вырывается у Мельникова. — Прямо на Ивана Акимовича…
Я бегу к телефону, прошу вызвать старшего лейтенанта и кричу ему:
— Сух, танки идут на тебя!
— Вижу, — отвечает комбат. — Мы подготовились их встретить.
— Учти, тридцатьчетверок у тебя на флангах уже нет.
— Известно.
— Ну держись, дорогой!
Опять взбираюсь на высотку. Бинокля уже не требуется, и так хорошо видно. Танки двигаются осторожно, — видно, молчание обороны смущает врага, — но приближаются и приближаются к окопам батальона.
Мысленно представляю, как изготовились бойцы. Суховцы — народ обстрелянный, и все же тревожно за них. Знают, что прикрытия нет, и могут дрогнуть. Тогда всему конец.
Нервы напряжены до предела. Танки подошли совсем близко. Но что это? Головной дергается и останавливается. Второй круто разворачивается, описывает вокруг своей оси почти полный круг и тоже застывает.