В районе мотострелково-пулеметного батальона опять возникает сильная стрельба. Снова лезут танки, под их прикрытием — пехота. Иван Акимович успевает только сообщить, что отходит во вторую траншею, как связь прерывается. Телефонисты бегут восстанавливать поврежденный провод.
Через несколько минут телефонист зовет:
— Товарищ комбриг, старший лейтенант ответил.
— Противник подошел вплотную ко второй линии, — хрипит в трубке голос Суха. — Надо бы огонька. Иначе…
— Что «иначе»? — кричу я, но связь снова не работает.
С ожесточением трясу трубку, дую в нее, потом швыряю на аппарат.
— Ну-ка, — приказываю Маслакову, — давай к Грудзинскому. Что там корпус?
Посылаю просто так, больше для успокоения совести. Знаю, если бы корпус ответил, Грудзинский сразу бы доложил. Так и есть, Маслаков возвращается хмурый, бросает одно слово:
— Молчит.
Солнце клонится к горизонту. Со стороны Дона тянет ветерок, постепенно разгоняя пыль и сизую дымку.
Чувствую, дальше медлить нельзя. Подзываю Прохоровича:
— Вот что, комиссар, забирай штаб, телефонистов и вообще всех и — во второй эшелон.
Александр Гордеевич долго молчит.
— А ты?
— Надо дождаться ответа штакора. Сам знаешь, без его приказа уйти не могу. Отправить же отсюда кого считаю нужным имею право.
Поблизости раскатывается автоматная дробь, над головой проносятся мины и с противным кряканьем рвут землю позади НП.
— Видишь, что творится. Давай поторапливайся. Машины ждут за высоткой в лощине.
Грудзинский уже скомплектовал группу. Впереди работники штаба с документами, санитарная часть, сзади — все, кто может вести бой.
— Ну, — Прохорович жмет мне руку, — смотри, комбриг, возвращайся живым.
Мне не до сентиментальностей, и я тороплю его:
— Уходи, уходи.
Со мной остаются радист, командир роты управления лейтенант Петров и Маслаков. На всякий случай за высоткой нас дожидается бронированный тягач.
— Товарищ комбриг, — кричит Петров, держа в руках трубку телефона, — связь работает. Старший лейтенант Сух звонил, передал, что фашистские цепи совсем близко подошли.
Взлетаю на верхушку кургана, пристраиваюсь рядом с Маслаковым. Мелькает мысль: надо бы и его в тыл. Оборачиваюсь и встречаюсь с Ваниными глазами, в которых читается твердая решимость. Чую, не уступит, но все же говорю:
— Давай-ка, Ваня, во второй эшелон. — И уже строже: — Ну-ка, живо!
Маслаков прилаживается у автомата, отворачивается и молчит.
— Я кому сказал?!
И снова в ответ молчание.
— Ладно, шут с тобой… Передай-ка мне еще один диск, я вон туда, повыше заберусь, а ты здесь оставайся.
Меняю позицию. Стрельба приближается. Рядом все чаще и чаще противно поют пули.
— Петров! Что корпус?
— Молчит! — кричит лейтенант.
Откуда-то на меня вдруг сваливается человек. Узнаю нашего разведчика.
— Ты чего?
Парень молча сверлит меня ошалелыми глазами, глотает воздух, а отдышавшись, почему-то улыбается и произносит:
— Та фрицы недалеко. Хотел отсюда сбоку по ним шарахнуть.
— Давай пристраивайся. Вместе шарахнем.
Как-то вдруг вспоминаю о родных. Эх, надо бы отправить им письмо с Прохоровичем. Растяпа! Внезапно охватывает такая тоска по дому, детям. Только бы разок взглянуть на них…
На нашей высоте рвется снаряд, несколько осколков со свистом проносятся над головой. Длинная пулеметная очередь поднимает пыль метрах в двух от нас. Инстинктивно прячу голову. Перекладываю гранаты поближе.
— Товарищ комбриг! — раздается торжествующий голос Петрова. Лейтенант бежит, пригибаясь. — Товарищ комбриг, корпус ответил. Нам приказано переехать на «Полевой стан», где был его штаб.
— Ну-ка, друг! — обращаюсь к разведчику. — Пулей к своему командиру. Передай: как стемнеет, пусть выводит людей из боя и прямо на место, где раньше стоял штаб корпуса.
Прихватив с собой запасных дисков и гранат, разведчик спускается с высоты.
Теперь можно и мне.
— Петров, рацию на трактор. И сам туда же.
Лейтенант и радист свертывают свое хозяйство и уходят. Маслаков и я на всякий случай ждем, пока они перевалят за вторую высоту, и затем рысцой спешим за ними. Немного добежать не успели — налетают «мессершмитты». Бросают «авиашрапнели». Бомбы с треском рвутся в воздухе и густо секут землю осколками. Сваливаемся в случайно подвернувшийся окопчик.
Пережидаем налет, вылезаем.
Солнце уже скрылось за горизонт, и по перистым облакам веером разбежались нежно-розовые полосы. Я смотрю на них, и вдруг злоба и тоска сжимают сердце. Проносится мысль: бились, бились, сколько людей положили, техники и ни на шаг от злополучной высоты 169.8 не продвинулись.