— Они есть,— сказал министр.
Вообще беседа была интересной и в известном смысле неожиданной для всех, как мне показалось.
На прощание открыли банки с содовой и соками, поднос с которыми стоял на холодильнике. Не чокались. Жажду утолили, простились за руку, ушли. Писатели были довольны многим. Один из участников сказал, что «впечатление такое, будто посидел на кухне у близкого друга году в 67—69-м и поговорил всласть». Ему отозвались: «Так и было, друг, шестидесятники кругом, близкие люди».
Покачав головами, вошли в лифт двумя группами, потому что всех вместе один лифт потянуть не мог, из-за перевеса подъемная машина свистела и гудела. «А вот упадем»,— предсказал кто-то, и мнительная Яновская посмотрела на говорившего с выражением.
— У тебя есть с собой, Мара?— спросили у меня.
У меня было в автобусе немного, и мы поправили здоровье, не афишируя и не светясь излишне, чтобы не пугать Катю Эпштейн, не травмировать ее. Она была родом из Пскова.
Подъехали к кнессету, находившемуся просто за углом (Иерусалим город небольшой), где нас принимал депутат Юрий Штерн. Мы всё осмотрели — работы художника Шагала, зал заседаний, секретарей, политиков, референтов и других близких к этому нервозному делу людей. Попили чаю с коржиками. Послушали выступавших депутатов, сидя на галерке. Потом поговорили за чаем с людьми из внешнего окружения депутата Штерна.
— Да,— сказал один из гостей,— у нас это почти так же, да все же не так.
— Ах,— сказала Гета,— ах, лучше молчите.
И пошла к автобусу, неловко закуривая на ходу от разовой зажигалки. Жизнь ее была не проста. А у кого она проста, а?
Я знал, что Аксенов очень любил и любит баскетбол. У меня есть некоторая связь с этим видом спорта. Я позвонил по мобильному телефону, который мне предоставила Нона из ЕАР (она была уроженкой Киева, это имеет значение для повествования), и соединился с Тель-Авивом.
После этого разговора я сказал Аксенову, что можно пойти на тренировку «Маккаби» и что нас примут там хорошо, как своих.
«Как Маккавеев?» — спросил Василий Павлович.
— Примерно так,— ответил я.
На баскетбол, однако, мы не попали, потому что не было времени, сил и вообще оказалось, что есть вещи и поважнее этого вида спорта. Что, интересно, кстати, может быть важнее баскетбола?
Найман, который тоже любит (и знает) баскетбол и близко дружит с Аксеновым более сорока лет, рассказал мне, что сам видел, как этот знаменитый писатель, стоя посередине пустой площадки, одетый в серые треники, двумя руками из-за головы в нелепой позе бросал мяч по кольцу и попадал из десяти раз шесть. «Потом он несколько раз повторял этот трюк, и меньше трех попаданий у него не бывало, а в лучшем случае успех составил семь раз»,— индифферентно, глядя мимо меня, сказал Найман, человек наблюдательный и страстный.
А я подумал, что вот мог бы быть надежный игрок, агрессивный снайпер типа Александра Сальникова («Строитель», Киев, 70-е годы), а получился известнейший русский писатель, автор замечательных рассказов, а также романов «Ожог», «Мой младший брат» и других. И живет он во французском городе Биарриц. А также в Вашингтоне (столица Соединенных Штатов Америки) и в Москве (столица России).
…Ленинградская писательская группа держалась несколько отдельно от всех, как это и должно быть в жизни. На Мертвом море Попов в пиджаке гулял по берегу в одиночестве, Арьев исчезал неизвестно куда, изредка быстро подкрепляясь почти на ходу, и только Битов Андрей Георгиевич, в окружении двух-трех смиренных дам, медленно шел купаться в белоснежном махровом гостиничном халате.
На военном аэродроме в районе Беер-Шевы к нам под мелким дождиком вышел пацан в комбинезоне, по имени Надав. «Мне двадцать лет»,— сказал он, боевой летчик, офицер. Его старший коллега по имени Омри показал фильм о бомбежке иракского ядерного реактора в 1981 году, снятый израильскими летчиками во время налета.
— Когда кругляш совпадает с квадратом, значит, наведение завершено и можно метать бомбы или стрелять, на реактор тогда сбросили шесть тонных бомб — все попали в цель, все самолеты благополучно вернулись домой,— сказал Омри.