На стене кабинета — огромная фотография Иерусалима. Вечный город, где почти каждый дом — памятник истории. Крыши — в снегу. Вдобавок к другим проблемам — в Иерусалиме, почти единственном из городов Израиля, бывает еще и зима. Правда, когда — непонятно: на календаре конец декабря, а солнце шпарит через стекла, как летом, буйная зелень за окном.
Щаранский здоровается запросто, дружески — с теми, с кем знаком уже давно, весело обнимается… Господи — какого министра мы потеряли! У нас, впрочем, и не может быть таких министров. К нашему — попробуй прикоснись, если только ты не голая девушка легкого поведения.
Щаранский, бывший наш диссидент,— веселый, свойский, гораздо ближе всем нам — сколько выпито чая с такими людьми на диссидентских кухнях! Да — он ближе нам, чем наши министры, которые неизвестно откуда взялись.
А когда известно — то это не радует. А Щаранский — явно свой.
— Был в Москве… зашел с детьми своих друзей в зоопарк… Слышу, экскурсовод скучным голосом рассказывает: «Вот, перед вами верблюд… А вон — Щаранский!»
Мы — смеемся. Потом вместе фотографируемся. Да, нелегкая ему досталась работа! Как в этом городе все переплелось! Даже в знаменитый Вифлеем ходить опасно (хотя он близко совсем). Приходится строить забор, рассказывает Щаранский,— чтобы террористы не приходили оттуда.
Потом мы едем в автобусе. Иерусалим состоит из вытянутых холмов и долин между ними. Внизу мы видим поселок двухэтажных блочных домов — там ходят люди, дети играют в футбол…
— Один из самых опасных поселков, лучше туда не заходить,— почти спокойно, обыденно сообщает Катя.
Постоянно жить в таком соседстве! Безумие — или подвиг?
Потом мы приезжаем в кнессет, израильский парламент. Почти у самого входа на мониторе меняются фотографии красивых молодых лиц: парни, девушки, улыбаются, смеются.
— Сегодня здесь показывают тех, кто погиб именно в этот день, за все годы, как здесь стоит наше государство,— говорит встретивший нас член кнессета Юрий Штерн.
Полюбовавшись шпалерами Шагала, мы идем вверх, на встречу с членами кнессета — бывшими нашими земляками. И снова удивительное ощущение, примерно как при встрече со Щаранским… С одной стороны — члены парламента далекого государства… а с другой стороны — удивительно родные, близкие лица — гораздо более близкие, чем в нашем телевизоре… Такое впечатление, что ты на каком-нибудь ученом совете в родном НИИ. Именно такие люди уехали сюда и оказались тут членами парламента. Увы, но с нашими «отцами государства» почему-то не чувствуешь такой классовой близости. И с одной стороны — завидуешь удаче этих людей, уехавших и сделавших здесь такую карьеру… но с другой стороны, вскоре начинаешь чувствовать груз проблем, измучивших этих людей, расколовших их. С земляками они ведут себя дружески, свойски, как в недавней жизни на какой-нибудь диссидентской кухне… но непрерывно звонят их мобильники, они деловито — и порой резко — переговариваются. Та «кухня», которая ждет их в зале заседаний и от которой они оторвались ради нас, погорячей будет всех предыдущих «кухонь»…
Как успел понять я, разделяет их уже многое — в частности, отношение к «дорожной карте» — так называется план урегулирования на Ближнем Востоке, предложенный вездесущими и высокомерными американцами,— далеко не у всех одинаковый взгляд на этот план. Отведя с нами душу, вспомнив славное время нашего общего духовного единства, они по одному расходятся на заседание, по своим партиям и фракциям.
Потом мы едем в мемориал Холокоста. Вот деревья, каждое из которых посвящено человеку, внесшему великий вклад в спасение евреев в своей стране: маршалу Франко, маршалу Маннергейму, Шиндлеру («Список Шиндлера»).
Затем мы входим в странное пространство — сверху и снизу нас окружает множество мерцающих огоньков, обозначающих души погубленных еврейских детей, и монотонный, словно бы с того света идущий голос перечисляет имена погубленных фашизмом детей — перечислению этому нет конца.
После того мы еще оказываемся в университете, знакомимся и беседуем со славистами, глядим с террасы университета на холмы и долины великого города.
В отель возвращаемся уже в сумерках, усталые, хочется рухнуть и отдохнуть, но гораздо сильней другое чувство: ты же в Иерусалиме — главном городе истории человечества! …И не видел еще почти ничего!
И, преодолев усталость, несколько энтузиастов под руководством неутомимой Кати направляются в Гефсиманский сад.
Мы пускаемся в путь, который, увы, не близок. Иерусалим — великий город, и ходить по нему надо пешком, чтобы почувствовать, выстрадать его величие. Мы идем по какой-то темной то ли улице, то ли лестнице, толи коридору. В сумраке проплывают дикие силуэты — то ли торговцев, то ли грабителей — восточные лица трудно сразу четко идентифицировать… какие-то темные переулки, уходящие в стороны, усиливают ощущение опасности. И наверное, хорошо, что мы оказались тут, на Виа Долороза, иначе — Крестном пути Христа, именно в напряженных, зловещих сумерках — это эмоционально точнее, чем была бы дневная экскурсионная прогулка. Станции… остановки Христа в пути на Голгофу называются странно — станциями. Вот здесь он встретил Марию, свою мать. Здесь, усталый, облокотился о стену, и можно потрогать углубление в камне — образовавшееся, конечно, не от его прикосновения, а от миллионов прикосновений людей, идущих этим путем, самым известным в истории человечества.