Ниже приведены отрывки из книги, которая совершенно не получилась, но которой я благодарна за то, что посидела, почитала, подумала и освободилась от еще некоторой части застаревших стереотипов и иллюзий.
1
Когда в начале августа 1992 года Даниэль Руфайзен пришел в мой дом — по сей день не перестает меня изумлять, как это произошло, ведь я до этого дня не знала о его существовании,— это было как шаровая молния в гостях. Маленький человек, пожалуй старичок, сидел на стуле, едва доставая до полу маленькими ботинками, сиял и улыбался. Чувство было такое, что я знаю его с детства, всю жизнь, он мне родня и он полон сочувствия не только к моим бедам, но и к мелким и незначительным огорчениям, о которых взрослым людям дети не сообщают. Я давно уже не была ребенком, но от него исходило такое взрослое тепло и к нему возникало сразу же такое доверие, что нахлынуло это чувство из детства: ты защищен, ты под крылом, ничего страшного вообще нет на свете… Сейчас я уверена, что он был проводником не своего света, но этот свыше заимствованный свет замечательно пребывал в рамках его личности.
Об этом человеке надо написать книгу, подумала я. Чем больше я о нем узнавала, тем более убеждалась, что книгу надо писать немедленно… И снимать кино. Даниэль даже дал свое согласие, хотя он был очень занятой человек. И, между прочим, совершенно лишенный тщеславия.
Мы начали искать деньги на кино, дело затянулось, однажды оператор из Москвы все-таки побывал у него в Израиле, зашел в приходский дом в Хайфе, где незначительный старичок мыл посуду после общей трапезы и долго не признавался, что он и есть Руфайзен… Камеры у оператора с собой не было, финансирования тоже не было. Словом, фильма никакого не произошло… Потом я отвлеклась на свои книги, которые тогда мне казались страшно важными. Одно, другое, третье… И Даниэля не стало, по крайней мере в том виде, который необходим для съемок кино. Что же касается книги, то, когда я спохватилась, книга уже была написана американским профессором социологии Нехамой Тэк. Оказалось, что и в Германии уже вышел сборник материалов о Руфайзене: профессор Дитер Корбах издал расширенное интервью с патером Даниэлем, а также его доклад и ряд документов и фотографий. Оба автора приводят куски из интервью, которые частично будут приведены здесь по-русски. Ведь до сих пор о Руфайзене почти ничего не написано по-русски…
В моем распоряжении, кроме книги Нехамы Тэк «Человек из львиного рва», о которой речь пойдет ниже, оказались записи нескольких выступлений Даниэля Руфайзена, его статья — он не очень любил писать, да и времени не было, поскольку главным делом его жизни было служение иного рода,— а также воспоминания людей, которые его близко знали.
Осенью 2002 года я поехала в Израиль, чтобы побывать в тех местах, где происходила его жизнь, поговорить с теми, кто с ним общался при жизни. В первую очередь с Элишевой Хемкер, его многолетней помощницей, и с его братом Арье, с которым он расстался когда-то в оккупированной немцами Литве, чтобы много лет спустя встретиться снова в Израиле.
Все, кто с ним соприкасался хотя бы однажды, чувствовали, что Даниэль Освальд Руфайзен обладает харизматическим даром. Несомненно, он был очень ярким миссионером, но не в традиционном смысле слова, а совсем в особом роде. Он проповедовал не среди евреев — и более того, чем дольше он жил в Израиле, тем меньше он видел смысла в христианской проповеди среди иудеев,— а проповедовал он Христа среди людей, которые были либо из смешанных семей, либо оказались в Израиле по сложным жизненным обстоятельствам. Для большинства из них язык иврит не был родным, но он был для всех них единственным общим языком. Среди его прихожан были поляки, русские, румыны, выходцы из других восточноевропейских стран, а в его службах участвовали евреи и арабы, немцы и французы… Миссионерство его практически осуществилось в том, что в израильском городе Хайфа благодаря его усилиям и вопреки существующему миропорядку и всем условностям общественной жизни было восстановлено христианское богослужение на иврите — то есть, с некоторыми лингвистическими оговорками, на том языке, на котором Спаситель общался со своими современниками.
Но все-таки миссия Руфайзена в мире представляется мне более значительной: он был одарен небывалой честностью, масштаб которой был задан, может быть, книгами Пророков. Эта честность, на ее бытовом уровне, побуждала его совершать в самые юные годы его жизни военные подвиги, а с годами она все более углублялась и выразилась в той невиданной широте, которую он проявлял в вопросах веры. Как всякий верующий человек, Даниэль останавливался на некоторой границе, дальше которой начинается область тайны. Но никакие силы не могли заставить его склониться перед суждением, даже освященным высоким авторитетом — вплоть до авторитета самой церкви,— если душа его не принимала этого суждения. Он жил по Божьим заповедям, именно это и считал содержанием христианской жизни, а все прочее относил к области мнений, которые могут быть достаточно разнообразными в зависимости от исторического времени, культурной среды и других преходящих обстоятельств. Так, к примеру, идея трехипостасного Бога была ему чужда, он ощущал ее как опасное переживание греческого политеизма, Иисуса же почитал как Сына Божия и личного Учителя. Он постоянно сиял радостью Иисуса, любовью Иисуса, и это труднее всего передать словами. Вера его была образом жизни.