Анжелла охает и теряет сознание.
Я с трудом привожу ее в чувство и вывожу на двор, усаживаю на садовую скамейку.
— Подожди меня здесь, дорогая. Я недолго! — обещаю я ей, прежде чем вернуться в церковный приход.
Мишикуль лежит на своей кровати в тонкой ночной рубашке и кальсонах, — такие носил зимой мой папа.
Убили его сокрушительным ударом по затылку.
Как настоящий римский католик, я осеняю себя крестом перед останками святого отца и опускаюсь на низенькую скамейку для того, чтобы произнести свой экспромт.
— Поздравляю тебя, Антуан, ты наконец-то понял, что история Мартини Фузиту не так проста! Но разве ты мог себе представить, что она будет такой кровавой? Чем же занималась здесь эта девка? В каких тёмных делах замешана? Она должна была знать что-то очень важное, если убийцы дошли до такой степени зверства. Выходит, парень, и ты можешь получить с лихвой в любой момент! В этой дикой стране твоя жизнь ничего не стоит.
На гвозде над кроватью отца висят четки с крупными бусинками. Не задумываясь, я снимаю их с гвоздя: реликвия ценна тем, что заставляет лишний раз задуматься. Сейчас пришло как раз время, чтобы немного отполировать своими пальцами святые четки Раймона.
Я думаю, что они долго издевались над несчастной черной служанкой на глазах у святого отца, пытали и его. Но что он мог сказать им обо мне, если я не исповедывался перед ним?
Внимательно осматриваю помещение, но ни окурка, ни сломанной спички, ни коробка из-под спичек с каким-нибудь адресом или номером телефона. В руках мертвых тоже ни волоска, ни пуговицы их мучителей и убийц.
— Поехали! — я обнимаю продрогшую Анжеллу, стараясь передать ей хоть немного своей необузданной энергии.
— Вы не вызываете полицию? — удивляется она.
— Я сам полиция, Анжи! Если я приглашу сейчас своих местных коллег, то они заберут у меня массу времени и моей личной свободы, а затем будут еще очень долго мучить как свидетеля, кстати, и вас тоже. Я займусь этим сам.
Она соглашается со мной.
* * *
В «Резиданс» мы возвращаемся почти в четыре часа утра,
— Вы простудились? — удивленно спрашиваю я Анжи (сегодня я называю ее так), заметив, как она клацает зубами.
— Я простудила душу, — шепчет она. — Эта распятая на столе женщина в святой обители! Мне этого не забыть никогда. — Она вздыхает. — Я так взволнована... Вам, наверное, скучно будет спать со мной.
— Сочту за счастье, дорогая! В вашей комнате или в моей?
— В моей, если вы не против.
Она увлекает меня в свою комнату. Стены, занавеси, постель, мебель — все в розовых тонах.
Мы жадно выпиваем по два стакана тоника, словно мулы испанских контрабандистов; раздеваемся, и я спрашиваю, кивая на ее элегантную постель:
— Я справа или слева?
— Посередине, — отвечает она.
Я понимаю смысл ее ответа, когда она прижимается ко мне с такой силой, что даже и подъемный кран не смог бы нас разъединить.
Побежденные усталостью, мы засыпаем мгновенно, соединив в единое наши тела и дыхания.
Проснувшись очень рано, я соображаю, имею ли я право на дальнейший сон. Но нет, по мне, сон — всего лишь каприз. Но что делать тогда в этой роскошной постели, если все мои друзья еще дрыхнут? Самое лучшее сейчас — перебраться в свою комнату, заняться изучением бумаг, собранных в домике Фузиту.
Я сообщаю Анжи о своем решении, когда она появляется из ванной комнаты, и добавляю, что нам желательно расстаться еще до того, как горнист сыграет подъем. К тому же и у нее могут быть свои дела.
Она соглашается, но сначала набрасывается на меня, целует и уверяет в том, что до меня у нее никого не было.
Классическая формула: «Ты не первый, но ты единственный». Я не могу называть любовью все то, что было до тебя. Твой трудяга заслуживает того, чтобы не простаивать зря!
Она уговаривает меня еще «прилечь на минутку», но я остаюсь непреклонным и благополучно убираюсь восвояси.
Я думаю, что ты поймешь меня, и не осудишь. Я сторонник жесткого режима, при котором работа и удовольствие должны чередоваться в разумных количествах.
Итак, что я делаю? Ложусь досыпать или сажусь за работу?
Одержимый, я выбираю второе.
А где же три пакета?
Ни черта себе! Они исчезли! Что это значит?
Надо подумать: все это слишком загадочно.
Спокойно! Эти бумаги могла выбросить уборщица, посчитав, что набитые доверху полиэтиленовые пакеты предназначены для мусорного ящика.
Одно горе с этим обслуживающим персоналом, который в своих стараниях не знает меры! Уборщица не допускает, что для богатого владельца бумажный мусор может представлять какую-то ценность.