Первые градинки упали посреди двора, весело подпрыгнули и покатились к ногам привязанного к дереву Миро. И вдруг просыпались, будто из опрокинутого решета, сбивая с деревьев цветы. Град был крупный, с куриное яйцо, редкий в этих местах. Земля содрогнулась от раскатов грома, псы остервенело кидались друг на друга... Градины с тугим хрупом ударялись об землю, подскакивали, рассыпались по двору. Привязанный к дереву Миро о том лишь мечтал, чтобы какая-нибудь крупная градина размозжила ему череп. Он ждал с истовой надеждой, с какой богомольный калека ждет исцеления у святых мощей. И одна градина, будто сжалившись над ним, скользнула от виска к уху, тонко полоснув влажным холодом.
— Бей! — закричал Миро. — Бей! Бей!
От ослепляющего сознания собственного бессилия он зажмурился, и когда опять открыл глаза, склоны окружающих гор были белым-белы: под градом осталось все живое и неживое — травы, цветы, кусты, полевые мыши, ящерицы, горные козы, пчелы, птичьи гнезда... Белело и неподвижное тело деда Арута, лишь возле головы старика градины были красные.
Пес Шеро взбежал на крышу дома, протяжно взлаял, опять спустился во двор, подошел к деду Аруту, обнюхал мертвое тело и, ощетинившись, скорбяще тонко заскулил. Потом он увидел привязанного к дереву Миро, обрадованно подскочил к нему, встал на задние лапы, передними уперся ему в грудь и, будто ошпаренный, стремглав вылетел со двора и помчался в сторону Фидасара. Чутьем понял Миро, что пес никогда уже не вернется в этот двор... И впервые за этот долгий день Миро заплакал — заплакал навзрыд, словно с уходом пса Шеро оборвалась последняя ниточка, связывавшая его с этим домом, с этим селом, с этим миром.
На село опустился вечер, небо угрюмо почернело, и на этом черном небе из-за горы показался край изогнутой, как ятаган, ущербной луны.
Тучи ворон слетелись на деревья, затем, осмелев, спустились на землю — в тот вечер им было чем поживиться. Их зловещее карканье еще долго разносилось по долине...
Вернулся Осман с тремя аскерами. Он остановился перед Миро, в темноте, под тусклым светом луны, блеснули белые зубы, оскаленные в беспощадной усмешке.
— Ну как, Мыро, вспомнил, где золото?
Боже праведный, да действительно ли все это было — действительно ли дед Арут говорил про свой дурной сон, и Хумар маре приготовила завтрак, приправив его свежей мятой, и звал ли дядюшка Ншан на пахоту, и дети тянулись руками, силясь дотянуться до колокольчиков, и правда ли, что он смотрел на деда Арута и думал о том, что он сегодня умрет?! Да, было, все это было! И так недавно!
Внезапно его осенила простая мысль: солгать, насчет золота сказать, что оно есть, пусть только ему развяжут руки и ноги, а там будь что будет!
— Осман...
Звуки этого имени всколыхнули в нем годами накопленную ненависть. На миг ему показалось, что это не он произнес вслух презренное имя, а тот, другой Миро, которого Осман называл «своим братом», он просил Осмата даровать ему жизнь и сейчас примет этот дар из рук, обагренных кровью его матери, деда, невесток, его отца, односельчан, всех дорогих ему людей.
— Осман, ты хочешь знать, какой выкуп я дал вали? Не знаю, за меня золото внес Мхо из Тагаванка. У него много золота, целый кувшин золота, и я знаю, где оно запрятано! Поедем в Тагаванк — и ты получишь кувшин золота...
— Гяур! Ты надумал бежать? Я хочу знать, где ваше золото, ваше!
— У нас нет золота, клянусь тебе небом и землею! Нет у нас золота! Золото у Мхо из Тагаванка.
— Глупец, ты что же думаешь, Мхо для нас с тобой держит золото? Откуда сейчас золото в Тагаванке? От Тагаванка камня на камне не осталось.
— Есть, поверь мне! Только я и Мхо знаем, где оно лежит. Мы с ним скопили золото, чтобы переехать в город и там открыть свою лавку. Год назад Мхо опять уехал в Диарбекир на заработки, а золото оставил. Я один знаю это место.
Он лгал и сам верил в собственную ложь; он лгал и сам не замечал, как Осман грабил его душу, как стремительно убывало его желание вернуть себе свободу для того, чтобы наброситься на этого турка и придушить его своими руками...
И вдруг в какое-то неуловимое мгновение с глаз его как бы спала пелена — он понял все это, понял сразу! И опаляющее душу презрение к самому себе захлестнуло все его существо. И он заорал в ярости:
— Осман! В веру твою!.. Нет у меня никакого золота и не было никогда, будь ты проклят! А теперь можешь убить меня! Убей и убирайся отсюда!..
Осман рассмеялся, окликнул своих аскеров. Те подбежали, достали кинжалы и перерезали путы на руках и ногах Миро, отвели от дерева и снова связали, на этот раз только руки.