— А разве я не с душой иду, отец?
— Я про другое говорю, Арут, про другое... Каждый человек, который идет в бой, должен носить в себе клятву — не на словах, нет, а в душе, в сердце носить. Если она есть и если верен человек своей клятве, она станет ему крыльями, ягненочек, клятва будет для него опорой, и человека тогда нельзя победить...
Арут с удивлением прислушивался к словам отца. Дзори Миро никогда не разговаривал с сыном на равных, поэтому серьезного разговора у них никогда не получалось. В глазах отца сын всегда оставался ребенком, а отец в глазах сына — человеком неграмотным и отсталым, имеющим весьма смутное представление о современной жизни. Случалось, сын принимался втолковывать отцу азы международного положения и современной политики, отец слушал его с пятого на десятое, потом, сладко зевнув, говорил: «Да, сынок, ты прав, давай-ка я посплю немного, что-то глаза закрываются».
Война и предстоящий отъезд сына на фронт сделали их равными — этого еще не понял Арут. Вот почему он удивлялся словам и мыслям отца: они были новы для него, их мог высказывать человек, который сам прошел сквозь жизнь, получая немало болезненных ударов, человек, привыкший думать — думать наедине с собой. «И откуда у него берутся эти слова? — недоумевал Арут. — Живет как затворник, с людьми редко общается, даже на собрания не ходит».
Мысли Арута перебил возчик Аро. Повернувшись к Дзори Миро, поинтересовался:
— Как ты думаешь, Миро, кто лучше дерется — германцы или османцы? По-моему, аскеры уж очень безжалостны.
— Не знаю, — неохотно ответил Дзори Миро. —Я не видел в бою ни аскеров, ни германцев.
Очень удивился возчик Аро. «Как это так — не видел аскеров в бою? Разве не было войны между османцами и армянами?»
«Не было войны между армянами и османцами, — думал про себя Дзори Миро, словно разгадав мысли возчика. — Не было такой войны. Война — это когда две враждующие армии идут друг на друга. А тут аскеры, вооруженные до зубов, — против Хандут с грудным младенцем, против Хумар маре, против деда Арута... Это ли война?
Десяток вооруженных мужчин в одном селе, столько же — в других. Бились, защищая родные очаги, заранее зная, что не защитят — погибнут до единого. Это ли война? Мкртич вместе с братом засел на одной горе, а за семь гор от них засел в осаде Ахо из Петара, а за семь гор от Ахо на вершине Сепасара занял позицию Снджо из Талворика. Это ли война?
Ну, а если бы и этих не было, что тогда? — спросил Дзори Миро, противореча себе. — Молча приняли бы мученическую смерть от аскера? —И сам себе ответил: — Горы бы с презрением отвернулись от нас!»
Дзори Миро закрыл глаза и прислушался к голосу, который прозвучал в нем, — то был голос Снджо, он звал Миро, звал его еще раз подняться на склон Сепасара. И Миро не устоял...
«В полдень показались аскеры...»
Шли вразброд, громко и развязно переговариваясь и хохоча. Ружья несли вскинув на плечи — точь-в-точь как пастух Авэ свой посох. Они стали взбираться по склону Сепасара, оказавшемуся для них слишком крутым, и принялись в голос ругать и склон горы, и саму гору, и хозяев горы — армян. Гору за то, что она такая высокая и крутая, и каменистая, и поросшая цепкими колючими кустами терна, и на нее невозможно подняться; хозяев — за то, что они заупрямились и не собрали свое имущество, свой скот, своих жен, детей, невест и не спустились в ущелье Гилоц и добровольно не дали себя уничтожить, и вот теперь аскерам приходится самим идти к ним! И разве это дело — одно село здесь, другое — за двадцать верст от него, третье — черт знает где еще; один город здесь, другой — за тридевять земель от него, до третьего вообще не доберешься; один монастырь на одной горе, другой на другой горе... И что за обычай у этих гяуров — возводить монастыри на вершинах гор, как будто внизу мало места для них!
Когда аскеры приблизились на ружейный выстрел, Снджо крикнул по-совиному — это был сигнал. Все шестеро открыли огонь. Аскеры, не ожидавшие встретить здесь кого-либо, в ужасе заметались по склону.
— Аллах! Аллах!.. — взывали они к небу.
О, если бы в ту минуту они знали разницу между собой и Снджо! У османцев был аллах, у Снджо не было бога; аллах был правдой, бог — ложью, османец был сотворен из плоти и крови, он ощущал боль и был смертен, Снджо — из камня и не знал смерти; в жилах османца текла кровь, в жилах Снджо — ледяная вода.
На совести каждого аскера были тысячи смертей ни в чем не повинных людей, тысячи преступлений и страх перед расплатой...
— Аллах! Аллах! — взывали они к небу.
А небо было глухо к мольбам — шестерка стреляла без промаха.
Аскеры метались по склону Сепасара, падали, скатывались вниз, давя и топча друг друга и убитых своих товарищей... Но вскоре они пришли в себя, залегли за камнями и стали отстреливаться. Они уже поняли, что на горе засело всего несколько человек!