Турецкий офицер не стал дожидаться ответного залпа гяуров и, махая маузером, принялся что-то кричать остальным, видимо пытаясь поднять их в атаку. Однако аскеры, только что пережившие смертельный страх, отказывались выйти из своих укрытий. Офицер топал ногами, стрелял в воздух и даже сам подал пример: хватаясь за камни, стал карабкаться вверх, но, заметив, что никто за ним не идет, тоже прилег за валуном. Да и стоило ли из-за кучки гяуров идти на штурм, рисковать своей жизнью — а ну как разбегутся, а у каждого гяура золотой крест в кармане, кольца, серьги, у каждого во рту золотые зубы. Нет, посидим пока в укрытиях, возьмем их измором, нам не к спеху. Аллахом предначертано, чтобы правоверные жили, а неверные были убиты. Зачем идти против воли аллаха?
— Миро, — окликрул Снджо, — передай другим: зря патроны не переводить, стрелять только тогда, когда аскеры приблизятся.
А аскеры стреляли из своих укрытий — стреляли часто, не видя гяуров, стреляли наугад, уповая на волю аллаха. Пули со свистом впивались в камни. Горные козы и все живое в горах, напуганное пальбой, попряталось или бежало из облюбованных мест. Солнце закатилось за вершину Сепасара, начало темнеть. И тогда-то аскеры предприняли вылазку — ползком, прячась за скалы и кусты, полезли по склону вверх.
— Миро, — опять окликнул Снджо, — передай: патроны беречь, сталкивайте вниз камни...
И покатились по склону громадные глыбы, подпрыгивая, на пути увлекая за собой другие камни. Через минуту на аскеров пошла каменная лавина, грозная, неудержимая, ревя, грохоча, вздымая тучи пыли, наводя на аскеров смертный ужас.
— Аллах! Аллах! — снова заметались аскеры, уже не зная, за каким камнем укрыться.
У каждого из них был дом, который он хотел как можно плотнее набить награбленным добром. У каждого из них была жена, был ребенок, и надо было порадовать их: жене — золотой крестик на золотой цепочке, ребенку — золотые зубы, выдернутые изо рта мертвого гяура.
— Аллах! Аллах! — Убьют его, и дорогой ковер из дома гяура достанется другому. А ведь надо еще добраться до Муша, Алашкерта, Игдира, Карса — вот где можно поживиться! Надо добраться до самого Еревана! И сколько еще гяуров надо убить, сколько городов и сел сровнять с землей, чтобы попасть в рай! Нет, рано, рано сейчас умирать, не приведи аллах, так и в ад нетрудно угодить.
И падали, расшибали головы о камни, ломали себе кости, и в сумерках их телодвижения напоминали какой-то сатанинский танец. Смотреть на них было отвратительно, и это отвращение удесятеряло злость и силу Осажденной шестерки. И они сталкивали все больше и больше камней, не чувствуя усталости, забыв обо всем, кроме своего Сепасара и пляшущих на его склоне духов.
— Э-ге-ге-гей! — кричал Снджо, и его победный клич, перекрывая грохот обвала, гремел по всей долине.
— Э-ге-ге-гей! — В этом крике были и рвущаяся из сердца боль, и муки прожитых лет, и проклятье на головы мучителей.
— Э-ге-ге-гей! — кричал Снджо.
— ...Ге-гей... — отзывались горы.
Они прикрывали собой Сепасар, Сепасар прикрывал их.
В тот день они были верны своей клятве.
Настороженная тихая ночь легла на Сепасар. Все шестеро собрались, устало опустились на камни и молча посмотрели друг на друга. Все чувствовали себя опустошенными, никто из них не ощущал в себе гордости победителя. Горячка боя прошла, и они снова почувствовали себя, как прежде, людьми, у которых было отнято все, что было им дорого: матери, отцы, жены, дети, родные очаги, родная земля... Им оставалось лишь одно — их клятва.
И каждый из них знал, что рано или поздно — завтра, послезавтра, через неделю — будет убит. Аскеры не простят им своего разгрома, они сровняют Сепасар с землей, но доберутся до них. Однако смерти они не боялись, они знали, на что идут, смерть была лишь венцом начатого ими дела. И они не думали о смерти.
Была ночь. Тревожное безмолвие царило на вершине Сепасара. Шесть человек молча сидели на камнях, положив ружья на колени. Миро сидел на самом краю обрыва, привалившись спиной к шаткому камню, и завороженно смотрел вдаль. Там, за седловиной холмов, небо было охвачено заревом — горело село. Что за село, кто там живет? Все ли успели спастись или их застали ночью спящими? Миро стиснул зубы и почувствовал, как кровь бешено бьется в висках. Вспомнилась жена Хандут. Где она? Жива ли, умерла или ее угнали в город? Как сын? Зарево вдали наводило на мрачные, безрадостные мысли. Миро резко отвернулся, и тут случилось неожиданное: камень, к которому он до этого прислонялся, сорвался с места и, гулко громыхая, покатился вниз. Миро исчез в провале ущелья.