— Миро! — воскликнул Снджо, вскакивая с места. Остальные тоже быстро поднялись.
У Снджо было о чем кричать, но он сдерживался. И у других было о чем кричать, но и другие сдерживались, и теперь случившееся было поводом, чтобы высвободить до краев наполненную горем грудь:
— Миро! Бедный Миро!..
Но и на этот раз голос Снджо прозвучал глухо, словно далекое эхо в ущелье Гилоц.
Камень, среди ночи скатившийся сверху от неловкого толчка Миро, напомнил им об ужасах минувшего дня.
— Не кричи, я здесь, — отозвался Миро, вскарабкиваясь на площадку; падая, он успел зацепиться за куст...
— Миро, ты не знаешь, кто бы обменял мне пшеницу на овес? — заговорил возчик Аро. Он изнывал от скуки, и ему было все равно, о чем говорить, лишь бы не молчать.
Дзори Миро назвал первого попавшегося караглухца. Обрадованный, что вопрос его не повис в воздухе, Аро попытался растянуть разговор:
— Так ведь он грабит, сукин сын, берет полтора пуда овса за пуд пшеницы!
— Не знаю, — пожал плечами Дзори Миро.
— Ты у меня спроси, я скажу — совести у него нет! Уж лучше мои дети съедят эти лишние полпуда. Нет, ты послушай, Миро.
Но Дзори Миро не слушал его...
Двое суток они обороняли гору, держа турок в страхе, били их метким прицельным огнем, давили каменными обвалами.
А к вечеру второго дня, когда бой затих, шальной пулей убило Ишхана. Пятеро друзей в скорбном молчании похоронили его на самой вершине Сепасара, откуда открывался вид на необозримые просторы родного края, а рядом с ним в могилу положили его боевое ружье.
— Воин и в могиле не должен расставаться с оружием, — сказал Снджо.
И долго еще стояли пятеро друзей возле свеженасыпанного могильного холмика, не в силах оторвать от него взгляда.
Странно, но никто из них до этого не задумывался о том, что, кроме смерти, бывает еще вот такое: медленно роют могилу, опускают туда бездыханное тело, не спеша засыпают его сырой землей и подолгу стоят у свежего холмика. И лишь теперь каждый из них подумал: «Кто же будет следующим? Успеют ли его похоронить? Останется от него на этой земле хотя бы могильный холмик?..»
Те же мысли занимали Миро, он поймал себя на том, что завидует Ишхану...
Оказалось, не только он. Артен высказал свои думы вслух:
— Ну вот и Ишхан похоронен как добрый христианин... У него даже своя могила.
Эх, Артен, Артен... Единственное, чего он желал для себя, — это горсть земли на могилу, но неласковая судьба даже в этом малом отказала ему. Всякого в мир входящего в конце его земной жизни создатель наделяет горстью сырой земли, а вот для Артена — пожалел, для Манука — пожалел, для Аракела — пожалел, как пожалел для тысячи тысяч их единоверцев...
А на рассвете следующего дня на подмогу аскерам подоспела артиллерия и начала обстреливать Сепасар. Гром орудий отзывался в горах, на каждый залп они отвечали оглушительным ревом, от которого мороз пробегал по спине; и пятерым друзьям казалось, что они слышат живое дыхание Сепасара, мощное биение его сердца, и они чувствовали себя в безопасности... На каждый выстрел Сепасар отвечал грозной каменной лавиной, сметавшей все на своем пути. Увы, аскеры, наученные опытом, отошли на безопасное расстояние.
Оружейный обстрел продолжался с рассвета до полудня, аскеры словно поставили себе целью стереть с лица земли эту сатанинскую гору.
Во второй половине дня погиб Артен. Незадолго до своей смерти он подошел к Снджо и сказал:
— Снджо... Больше нам тут нельзя оставаться, Снджо, пора отходить... Против пушек нам не устоять. Надо отходить, Снджо.
Миро прислушивался к их разговору, он был согласен с Артеном, но молчал, ожидая, что ответит Снджо.
— Куда? — спросил Снджо.
— Пора уйти с Сепасара и засесть в другом месте, Снджо, — настаивал Артен.
Снджо, горячий, безрассудно храбрый Снджо сверкнул глазами:
— Я поклялся защищать Сепасар до последнего вздоха, и я останусь здесь. А ты можешь идти, — и, не глядя на Артена, безжалостно добавил: — Если тебе не будет стыдно получить в спину турецкую пулю!
— Снджо, не стыди меня, Снджо, я тоже давал клятву. Но лучше эту клятву держать в сердце, чем умереть, не выполнив ее.
— Я уже сказал!
— То, что ты сказал, это самоубийство.
— Ну так иди. Я тебя не удерживаю и никого не удерживаю, можете уходить.
Артен, надломленный, отошел от него и залег за камнем, щелкнул затвором винтовки. А через два часа его убили. Пуля попала ему между глаз.
Похоронить его не было времени.