Дзори Миро закрыл глаза.
— Стыдно было... — вздохнул он.
— Отчего, отец? — не понял сын Арут.
— Ничего, ягненочек, просто я задумался...
«Стыдно было не ей, не невестке из Хута, а нам стыдно...» Дзори Миро ладонями прикрыл глаза, побыл так немного, затем обратился к сыну Аруту:
— Арут, всегда оставайся мужчиной... Помни это и никогда не забывай: всегда и во всем оставайся мужчиной, — повторил он с усилием. — Идет война, сын, может случиться, что ты окажешься в трудных условиях. Мирись со смертью, сын, но мужества не теряй... Тогда была не война... — Он понизил голос: дальше было не для Арута, — тогда было другое...
Возчик Аро, убоявшись упустить момент для разговора, обратился к Аруту:
— Арут, «фашист» — это что, кличка германца?
— Нет, дядя Аро, это не кличка. Фашист... ну как объяснить, чтобы тебе было понятно...
— А я и так понимаю: скажем, кто-то приходит в село и спрашивает, где, мол, дом Арто? Никто не знает. Тогда он говорит: где дом Арто Дырявой Головы? Все знают Дырявую Голову... Миро, у нас в Сасуне люди не имели кличек, отчего бы это?
«В тот день невестка из Хута плакала, плакала, плакала...» И с каждым скрипом повозки в ушах Дзори Миро раздавались всхлипы и стоны молодой женщины...
Вырвавшись из рук товарищей по несчастью, невестка из Хута забилась в кусты и долго плакала, выплакивая месяцами копившиеся слезы...
А ночью выбралась из кустов и ушла. И никто не остановил ее, не сказал:
— Куда? Зачем? Нас связала одна судьба, нам вместе жить и вместе умереть.
Невестка из Хута ушла своей дорогой. Куда? Никто этого не знал, как никто не знал, куда они сами идут. Так, куда глаза глядят, подальше от страшных мест, пахнущих кровью. Темная ночь укрывала их от врагов, и они шли, не думая ни о чем, разве что о куске хлеба, чтобы не умереть с голоду.
Миро ни на минуту не забывал про свою Хандут. Все эти долгие месяцы он расспрашивал о ней каждого встречного. К ним присоединялись новые группы беженцев, Миро подходил и к ним:
— Нет ли среди вас кого-нибудь из Тагаванка? Не видел ли кто молодую женщину по имени Хандут, беременную, с ребенком на руках?
Никто не знал, никто не видел.
Как-то ночью Миро и один из беженцев — Амаяк, гонимые страхом голодной смерти, тайком пробрались в село Алтни, пролезли в скотный двор, принадлежавший местному беку, и, взвалив на плечи самого крупного барана, крадучись, отбиваясь от деревенских псов, вернулись в лагерь... В ту ночь у Миро не было ни Хандут, ни младенца Арута — ничего, кроме уворованного барана и неукротимого желания тут же, не сходя с места, разодрать его на части и сожрать.
В ту ночь Дзори Миро не был человеком, в ту ночь он был волком, затравленным и смертельно голодным волком...
В лагере он сбросил барана с плеч и обессиленно опустился рядом — отдышаться. Рукой, однако, крепко придерживая барана за шею, — это была его добыча, и он боялся, что остальные беженцы не посчитаются с этим и ему ничего не достанется.
В темноте к нему подкралась Занан маре, провела рукой по шерсти барана.
— Чалый... — старуха наклонилась к самому лбу барана, пощупала ухо, перекрестилась: — Господи Исусе! Миро, я что-то плохо вижу, посмотри-ка, нет ли метки на левом ухе?
Миро не ответил.
— Ва! — опять удивилась Занан маре. — Бог свидетель, Миро, это наш баран. Еще за два месяца до резни я обещала принести его в жертву святому Карапету, даже пометила левое ухо крестиком.
Правда ли, что это ее баран? Нет, кажется, не врет, иначе зачем ей плакать, бить себя в грудь, показывать седые космы? Нет, не врет Занан маре, она и вправду хотела принести барана в жертву святому Карапету. Опять же, трудно поверить, чтобы баран, отнятый у нее два года назад, оказался вдруг здесь.
А Занан маре все уговаривала его зарезать жертвенного барана на рассвете и сетовала на то, что завтра не воскресенье.
Миро вспомнил Хумар маре, вспомнил свою Хандут и... разжал пальцы, выпустил шею барана.
Сидевший неподалеку Амаяк прислушивался к их разговору и недобро косился на Занан маре. Неожиданно он разразился проклятиями в адрес всевышнего, святого Карапета, Занан маре, потом вскочил на ноги, поднял барана и с силой бросил его на камень. Занан маре в ужасе упала на колени и воздела руки к небу: