И незаметно в нем появилась безотчетная надежда встретиться с ними. Ведь в то кровавое утро накануне резни его старший брат Заре, дядюшка Ншан и Киракос отправились на пахоту, а Петрос и Поге погнали своих овец и телят на склон Нкузасара. А что, если... а что, если они остались живы? Это была надежда, пусть слабая, ничтожная, но надежда на то, что у него еще не все в жизни потеряно, что умирать ему рано... И на рассвете, когда вдали раздался одинокий выстрел, Миро поспешил укрыться за камнями — ему уже не хотелось расставаться с жизнью.
С рассветом беженцы двинулись дальше. Миро был с ними.
И вот однажды утром, когда Фидан маре разламывала последнюю лепешку на равные части, чтобы раздать их беженцам, а сами беженцы, будто зачарованные, не сводили горящих, голодных глаз с этих крохотных вожделенных кусочков, совсем близко замычала корова.
Это было так неожиданно, что все невольно вздрогнули и, забыв о хлебе, обернулись назад. Корова стояла всего в нескольких шагах и смотрела на людей большими печальными глазами. Она должна была вот-вот отелиться и стояла, широко расставив ноги. Сого поднялся с места и замахал на нее руками, отгоняя. Корова обиженно повернулась и медленно, устало пошла прочь. Но тут у Сого вдруг алчно сверкнули глаза. Он выхватил кинжал...
— Сого, грех это, — сказал Миро, не вставая, — ей отелиться пора.
Сого жестко посмотрел на него. Миро не отвел своего взгляда. Беженцы замерли. Тридцать пар измученных, голодных, горящих алчным огнем глаз смотрели на этот молчаливый поединок, не зная, на чью сторону встать. Первым не выдержал Сого, он отвернулся и решительно шагнул к корове. В тот же миг Миро вскочил на ноги и бросился ему наперерез.
А корова, раскачивая полным выменем и тяжело переступая ногами, медленно уходила... Она могла стать добычей аскеров или другой группы беженцев... Сого взбешенно заорал:
— Богом заклинаю, Миро, отойди с дороги.
— Скорее умру, чем допущу тебя к скотине...
Сого коротко взмахнул кинжалом... Миро упал.
...Через два дня, когда он очнулся, в тот же миг увидел печальные глаза склонившегося над ним Сого. Тот стоял на коленях и что-то говорил — Миро не разобрал слов, он был очень слаб. Прошло еще несколько дней, Миро достаточно окреп, чтобы встать на ноги. И первое, что он увидел — это новые трехи на ногах беженцев. Такие же новые, только что сплетенные трехи были и на его ногах... Миро молча снял их, отшвырнул в сторону, надел свои старые, дырявые и, не прощаясь, ушел, придерживая правую, пораненную в ключице руку.
К другой группе беженцев он не пристал... Он бродил одиноко по горам и ущельям, ночуя в расщелинах скал, питаясь кореньями и случайно добытой мелкой дичью. Он спустился в ущелье Джгни, пытаясь найти пещеру, ставшую могилой его ребенка, да где ее найдешь... Потом поднялся на гору Севсар, где, говорят, убили Маркоса, — но где тот родник, возле которого похоронен убийца его сына? Не найти... Мало ли родников в лесах Севсара! Обошел кругом почти весь Хут, приблизился к Цовасару, и к Маратуку, и к Сепасару, и к Нкузасару, и к Фидасару, спустился в Масрадзор, добрался до родного Горцварка, но лишь издали посмотрел на его развалины. И пошел назад... Он шел и вспоминал свою Хандут и деда Арута, Хумар маре, сына Арута, и вспоминал своих товарищей по скитаниям, и вспоминал невестку из Хута... Да, он вспоминал ее и не раз стыдился себя, одним из первых скрутившего ей руки в ту памятную ночь... Вспоминал ее, как она забилась в кусты и надрывно плакала, выплакивала долго копившиеся слезы, и себя, с болью прислушивавшегося к ее рыданиям... Отчего он вспомнил эту женщину? Может быть, потому, что среди всех людей, встретившихся ему на скорбных дорогах, невестка из Хута была единственным человеком, с кем ему хотелось бы еще раз встретиться и излить перед нею душу свою?.. Ах, увидеть бы ее, покаянно склонить голову и сказать ей:
«Невестка из Хута, я грешен перед тобой, мне стыдно вспоминать ту ночь, прости, если можешь».
И сказать ей:
«Невестка из Хута, как же тебя зовут?»
И сказать ей:
«Будем вместе скитаться по разоренному краю, невестка из... но как же тебя зовут?»
Две весны и две зимы он не приставал ни к одной группе беженцев, а встретив их случайно, сворачивал с дороги.
...Оставшиеся в живых беженцы, окончательно потеряв надежду вернуться к своим разоренным очагам, перешли на этот берег Аракса. И край родной обезлюдел, осиротел... Вскоре и Миро оказался у берегов Аракса. Узкая тропинка оборвалась у моста Маргара... Миро взошел на мост, обернулся назад, мысленно прощаясь со всем, что оставлял там, — с домом, с селом, с друзьями, с горами и реками, породившими его и оказавшимися такими неласковыми.