Но и на этом берегу он чувствовал себя бродягой и оборванцем. И не было здесь таких гор, как в его краях, и негде было искать ягод, чтобы утолить голод. Ни леса, ни деревца...
Миро набрел на спелое пшеничное поле, сорвал пучок колосьев, растер в ладонях, просеял зерна и стал жевать их, опять сорвал, опять растер, но тут услышал за спиной чей-то грубый окрик:
— Эй, оборванец! Ты что там делаешь?
Миро обернулся и увидел группу крестьян с серпами и косами. Они с любопытством разглядывали его лохмотья, лицо, обросшее черной с проседью, курчавящейся бородой.
— Эй, ты что, не слышишь? Зачем топчешь поле?
Миро не ответил. Он торопливо бросил в рот горсть очищенных зерен и потянулся за другими колосьями.
— А ну-ка, живо выходи оттуда и убирайся!
Миро опять не ответил. Он жадно ел пшеницу, впервые наслаждаясь едой. «Куда мне убираться? — думал он. —Я по своей воле явился сюда, и идти мне больше некуда...»
— Эй, оборванец, говорят же тебе, убирайся отсюда, а то приду и серпом перережу тебе глотку!
— Ах дьявол, прямо беда с этими беженцами! Объедают нас! — заорал один из крестьян, снимая с плеча косу.
Миро не сдержался.
— От души ли говоришь эти слова, армянин? — крикнул он и шагнул навстречу.
Крестьяне испуганно отступили. Лишь один из них, с косой наперевес, пошел было на него, но, заметив, что Миро не боится, тоже попятился. Крестьяне потоптались, ушли, вслух проклиная «этих беженцев».
Миро вернулся к полю и стал торопливо набивать колосьями свой кожаный мешок. Потом он двинулся по дороге и вскоре набрел на домик. Не постучавшись, вошел и остановился посреди комнаты.
— Сестрица, мне бы хлеба немного, — громко сказал он женщине, появившейся из-за занавески.
Женщина испуганно вытаращила глаза на мрачного незнакомца.
— Нету нас хлеба, ей-богу, нет ни кусочка.
— Позови-ка своего мужа.
— Его нет дома. Ушел он. Не знаю куда. По делам!
— По делам, — усмехнулся Миро неприязненно, — по делам ушел, видишь ли... — Он быстро прошелся по комнате, заглядывая в каждую щель в поисках съедобного, но ничего не нашел. — По делам, значит... — повторил он, все больше злясь. Остановился, оглядел стены, пол, потолок.
— Ишь какие белые стены! Копоти не знают... Тондира нет у вас, что ли?
Два года он не слышал собственного голоса, два года беседовал лишь с камнями да с деревьями. И теперь слова он произносил так, как жаждущий путник пьет воду из родника — смакуя каждое слово, как глоток родниковой воды, прислушиваясь к звукам своего голоса и упиваясь ими.
— Дом без тондира? Стены без копоти?..
Взгляд его упал на часы, висевшие на стене.
— О-го-го-го! Смотри-ка, часы. Ча-сы-ы! — закричал он, приходя в бешенство и уже не в силах сдерживаться. — Часы-ы! Отстукивают время! Время моей жизни! Будьте вы прокляты!
Взмахнув сучковатой своей палкой, он с силой хватил ею по часам, сбил их со стены и принялся остервенело топтать дырявыми трехами.
Дзори Миро зажег потухшую самокрутку, затянулся густым табачным дымом и задумался над тем, о чем думал тысячу раз. Что плохого сделали армяне Османскому государству? Ничего! Что же происходило в те дни? Война между армянами и турками? Нет. Это было поголовное истребление армян. Новый султан, соплеменник кровавого султана Гамида и сам не меньший кровопийца, приказал уничтожить с корнем армянский народ, и подвластная ему страна покорно приняла этот приказ. Зачем? Султан отверг целую нацию, и страна покорно отвергла ее. И нация разбрелась, ища спасения среди скал, лесов, среди гор и долин. Да, так было. Единственным защитником отверженного народа оказалась мать-природа, давшая ему пусть скудную, но пищу, пусть холодное, но прибежище, и сочувственно внимала его жалобам и стенаниям. Но и природа оказалась не бескорыстной в своей доброте. Взамен пищи и крова она требовала от людей забыть в себе человеческое, она возвращала их в даль тысячелетий, уводила в пещеры, уводила к кореньям и лесным ягодам, превращала в дикарей. И толпы беженцев превращались в стаи хищных зверей, которые постепенно разбредались, чтобы добытую пищу пожирать в одиночку, не делиться с другими. Ушла невестка из Хута, ушел Сако, ушел Миро, уходили многие, уходили все. Да, дорого обошлась им доброта матери-природы.
— Арут, если один человек не примет другого человека, он может остаться в одиночестве, — сказал Дзори Миро, — а одиночество страшная вещь. Человек тогда не знает, куда себя девать: бежав от людей, он начинает скитаться по лесам и горам и дичает, и единственными его друзьями становятся горы.