— Бог тут ни при чем. Нынче, брат, уж если славить, то людей, — сказал кузнец Егор и добавил со значением: — Сильных! Но что поделаешь, если мы не знаем дороги к таким людям... Наверно, нашим детям не удастся поступить в институт... Так-то вот...
Дзори Миро промолчал, спокойно курил свою самокрутку.
— Э-хе-хе! — преувеличенно тяжело вздохнул возчик Аро. — Думаю вот, думаю и никак не могу понять... Некоторые люди, как это говорится, в монастыре курицу воруют, а посмотреть на них — уж такие они скромники, такие тихони.
Дзори Миро даже не посмотрел в его сторону. Он просто сидел на камне и курил самокрутку. А вечером, придя домой, он до полуночи думал о караглухцах: вроде не злые люди, а все норовят побольней уколоть. Нравится им это, что ли?
...А когда пришло время Аруту окончить институт, Дзори Миро сел на тахту возле Сарэ и сказал:
— Не сегодня-завтра Арут окончит учебу, а там пора и жениться. Куда он жену приведет — в эту землянку?
Весь вечер прикидывали, подсчитывали: что продать, что на свадьбу отложить, что на приданое.
Истратились до последнего гривенника, но рядом со старым все же поставили дом — добротный, каменной кладки, под железной крышей, дверями и окнами к селу, задом к ущелью.
В первый же вечер после новоселья Дзори Миро полюбовался на электрические лампочки, освещавшие дома караглухцев, подумал о том, что не худо бы и самому повесить такую же лампочку... И о многом другом думал в тот вечер Дзори Миро, и себя увидел сидящим у порога своей хижины — одинокого, забытого богом и людьми. Память услужливо уводила его назад от сегодняшнего дня... Их дом в Горцварке не имел окон, вместо окон был ердык, прорубленный в крыше. Миро по ночам ложился под ним и прислушивался к шелесту листвы орешников Нкузасара, к ночным голосам — и ему неудержимо хотелось поговорить с кем-нибудь по душам. Но где было ночью найти собеседника — все спали. И он едва слышно напевал:
А утром Хандут становилась над его изголовьем и сердито спрашивала:
— Ты кого это ночью звал?
— Разве я кого-нибудь звал? — удивлялся Миро.
— Да. И еще как! С песней звал! Кто же она, признайся.
— Ты сумасшедшая, моя Хандут, — смеялся Миро. — Песня она и есть песня.
— Нет, ты не просто пел, ты так томно вздыхал: «А-а-ах...»
— Глупая, но ведь это песня такая, в ней надо говорить «А-ах!».
Давно, очень давно не вспоминал Дзори Миро эту песенку. И вот сейчас он стал мысленно напевать ее. И тотчас на глаза его навернулись слезы. Ему захотелось спеть в голос, но тут взгляд его упал на Сарэ, и он умолк, так и не начав.
Лицо Сарэ было в морщинах.
«Уж очень рано постарела Сарэ», — подумал Дзори Миро.
На лбу Сарэ застыла безмолвная боль, возле рта врезались две скорбные складки. Супружеская жизнь между ними давно уже стала воспоминанием. В эту ночь он долго не мог заснуть, все вздыхал, и ворочался с боку на бок, и думал:
«Всего-то две недели я был мужем ей...»
Дзори Миро, рассерженный, вышел из колхозного правления, где ему опять отказали в воде для полива.
— Миро, тебя поздравить надо со снохой! — услышал он голос кузнеца Егора.
Дзори Миро остановился, будто наткнувшись на стену. «Со снохой? С какой снохой? Смеется, что ли, надо мной этот Егор?»
— Бог свидетель, Миро, я не шучу, — сказал кузнец, — я сейчас видел твоего Арута, а с ним была красивая такая девушка. К тебе пошли.
Дзори Миро обескураженно смотрел на кузнеца Егора, а тот многозначительно ухмылялся, приоткрыв беззубый, ввалившийся рот. Нет, похоже, что и вправду не шутит. Старики, сидевшие под стеной правления, потянулись к ним, на ходу подтверждая слова кузнеца Егора: да, верно, мы тоже видели, своими глазами видели, только что Арут прошел с одной красивой девушкой. Одни — с ухмылкой, другие — всерьез, третьи — с загадочным видом.
Не так-то просто было уйти под этими двусмысленными взглядами, но и стоять было невмоготу, земля будто горела под башмаками. Он не мог смириться с тем, что о появлении невестки в его доме ему приходится слышать от этого криворотого Егора! Ах, Арут, Арут, негодник ты, Арут!
С трудом передвигая ноги, он пересек село и остановился на пороге своего дома.
А до того Сарэ, сложив руки на животе и склонив голову к плечу, растерянно смотрела на эту самую сноху. Добротного, дорогого материала, из которого было сшито ее платье, вроде не хватило, что ли, — руки по самые плечи бесстыдно оголены, ноги тоже открыты до бедер... Дзори Миро увидит — разъярится! И Сарэ мысленно одевала ее заново: удлинила подол платья, прикрыла голые коленки; из того же цветастого материала сшила рукава — прикрыла подмышки; чуть укоротила каблучки ее туфелек, сделала их чуть потолще; вернула на место недостающие волосинки на бровях, стерла помаду на губах, состригла ногти... И в тот момент, когда в дверях показался Миро, взгляд Сарэ как раз застрял, подобно зубьям гребешка, в черных, вроде бы давно не чесанных волосах девушки.