В селе Нерсо прозвали молчуном, дразнили, мол, «разговаривает по пятницам». Это у него наследственное. Так и говорили: «Молчун Нерсо, сын молчуна Лазаря». Зимой, когда в конторе курили и беседовали, Нерсо сидел, набравши в рот воды. Кто же это первый заметил, что из него слова не вытянешь? А, собственно, о чем говорить-то? О чем уж таком рассказывали другие, чего Нерсо не знал? Перемалывали старое, пересказывали друг друга, и не было в этом ничего занимательного. Бывало, для интересу рассказчик приврет что-нибудь. Все знают, что приврал, но это им по душе.
«Глянь-ка на этого враля, глянь-ка», — говорят оживленно, но рассказчика это еще больше подхлестывает. А Нерсо врать не умел, давно известных историй тоже не рассказывал, сидел себе — рот на замке.
И когда же это, кто же это первый заметил?
«Нерсо, ну теперь ты расскажи что-нибудь».
Тут все и заметили, что он молчун, и прилепили ему прозвище: «Разговаривает по пятницам»...
— Я с тобой говорю, — заявление написал? — повторил Баграт.
— Сколько ж раз писать? — ответил Нерсо вполголоса, как-то просительно.
— Думаешь, за один раз тебе деньги отсчитают, в лапу сунут? Десять раз пиши, сто раз пиши!..
...Прилепили к Нерсо прозвище его отца — «По пятницам говорит». И после, когда наступала в конторе минута затишья, Нерсо становился мишенью насмешек: «Поговори, Нерсо, послушаем».
Потом все смеялись, острили, пока кто-нибудь не заключал: «Ладно, дадим ему еще денек подумать».
Один раз он ответил:
«Что я, из Парижа, что ли, чтобы новости выкладывать?»
И после, как только открывал он дверь конторы, навстречу ему рвался хохот:
«Тише! Человек из Парижа прибыл!»
И прозвище его оформилось теперь окончательно: «Молчун из Парижа».
Он стал избегать заходить в контору и вообще бывать там, где собирался народ, стал дичиться сельчан и возненавидел зиму и зимнее пустословие мужчин. Его тянуло домой — резал сено для скота, хотя этого можно было и не делать, для детишек волчки и санки мастерил, а то вдруг ни с того ни с сего набрасывался с криком на старого отца:
«Да поговори ты о чем-нибудь! Что у тебя, языка, что ли, нет?»
Выйдет на улицу, ему вслед кричат: «Какие новости в Париже?» Злой возвращается домой, говорит жене:
«Что ты топишь без конца эту проклятую печку? Задохнуться можно!»
Целыми днями, бывало, не выходил он зимой на улицу, и о нем забывали. Зимой в селе часто свадьбы гуляли, один про него вспомнит, пригласит, а десять и не вспомнят. Когда затевалась в селе свадьба, Нерсо беспокойно вхлдил в дом и выходил из дому — ждал приглашения, — выхватывал у дочки из рук книжку, швырял в сторону:
«Иди на улице поиграй».
Думал, увидят его дочку и про него вспомнят.
Но однажды холодным зимним днем простил Нерсо односельчан, сразу всех простил и всех полюбил. В тот день умерла его мать...
— ...Пиши: с самой весны вы нас обманываете. Хватит! У лжи ноги коротки. Пиши: работу мою и Баграта Галстяна не путайте с работой других в Карцанке. У нас с ним свои счеты. Пиши!..
Нерсо понуро слушал наставления Баграта.
...В тот день умерла мать Нерсо и все как один пришли к нему в дом. Никто не шутил, опустив головы, курили, тихо переговаривались. И чем-то в тот день каждый был похож на него, на Нерсо. Подошел председатель:
«В чем у тебя нужда, Нерсес?»
«Премного благодарен, ничего не надо», — растроганно ответил он.
Кто-то дружески положил ему руку на плечо, зашептал:
«Нерсо, место на кладбище есть? А то мы с ребятами займемся».
«Есть», — ответил.
Кого ни подзовет глазами, каждый тут же подходит. Кого о чем ни попросит, отказа нет. Он поднял голову и благодарно посмотрел на всех. Двое его товарищей по работе в поле с готовностью подошли.
«Что сделать?»
И Нерсо вдруг вспомнил:
«Я скотину не кормил».
«Сейчас, Нерсо джан».
И в душе у Нерсеса закипели слезы, он положил голову на грудь матери и всхлипнул: «Мам джан... — Ощутил вдруг глухую тоску по матери и запричитал: — Мам джан, мам, подай голос...»
Кто-то тихонько дотронулся до его спины.
«Нерсо джан, ты ж не малый ребенок, — потянул его за руку. — Пошли».
Нерсо высвободил руку и еще крепче прильнул к матери.
«Ма, сельчане с тобой проститься пришли».
Никогда еще Нерсо не чувствовал такой любви к матери...
— ...Пиши: другие камни-то собрали, да оставили кучи на месте. А я и мой напарник Баграт Галстян унесли их. Пиши...
— ...Потом, на седьмой день, все село, как один человек, вошло в дом Нерсеса. Принесли вино, выразили соболезнование, ушли. И Нерсо вроде бы в долгу остался. За что он на них обижался, отчего избегал заходить в контору, что плохого сделали ему односельчане?