Для Арута Арутюняна, сына Дзори Миро из Караглуха, еще не пришло время задать себе этот вопрос. Но Мушег Галшоян, сын Ове из Сасуна, задал его себе; задал и ответил романом «Горнило».
Не первый задал и не первый ответил, интерес к народной жизни — одна из характернейших особенностей советской прозы последнего пятнадцатилетия. Читателям «Дружбы народов», хорошо знакомым с творчеством Гранта Матевосяна, я думаю, не нужно доказывать, что и в армянской литературе вопрос этот — что делать с деревней — один из самых острых, самых конфликтных. Я бы даже сказала так: здесь это вопрос номер один. И вот почему.
Несмотря на то что в Армении очень мало земли, пригодной для земледелия, она до самого последнего времени считала себя «республикой земледельцев». «Древней республикой пастухов и земледельцев», — как сказал Грант Матевосян. И дело тут не в количестве жителей, занятых в сельском хозяйстве, а в самом типе национального самосознания, внутри которого, как косточка в спелом плоде, сохраняя в себе прообраз будущего, уходящего корнями в прошлое, жили два главных понятия — человек и земля, земля и человек на ней. В этих условиях массовый уход из деревни, связанный сначала с ростом городов и становлением национальной промышленности, а в последнее время с бурным развитием НТР, — не мог рассматриваться и не рассматривался никогда как узко деревенская проблема. В силу специфики природных условий армянская деревня долго не могла погасить человеческий «дефицит» простым увеличением процента механизации, а это создавало новую опасность: относительная непроизводительность земледельческого труда разрушала его традиционно-национальную «престижность», если употребить социологический термин. Не приняв во внимание этих обстоятельств, мы не поймем в полной мере и роман Мушега Галшояна.
...Если перевести известные слова, вернее, мысль Есенина: «Все от древа — вот религия русского народа» — на армянский (я имею в виду смысловой, а не буквальный перевод), вышло бы так: «Все от камня — вот религия армянского народа»... Даже в армянском литературном стиле (это относится как к прозе, так и к поэзии) есть что-то от мастерства камнерезов, камнетесов, каменщиков. Камень учит лаконизму, сдержанности и скупости, он требует умения выразить многое посредством малого, а значит — ясного плана, твердой руки и верного глаза.
В «технике камня» написано и «Горнило», и это как нельзя лучше отвечает сюжету романа. Впрочем, в сюжете «Горнила», как и в сюжете «Дзори Миро», — два слоя, первый очерковый, и это понятно: проблема освоения «каменной целины» для Армении одна из самых злободневных.
«Люди, съехавшиеся в Акинт из разных мест... вместе с готовыми домами... получили равные каменистые участки. Освобождали от камней свои участки, обстраивались. За домом, сбоку от дома каждый построил кухню, хлев, сарай». Не обошлось и без конфликтов. Вот первый, он сразу бросается в глаза — уж очень хорошо знаком по очерковой литературе: «Тракторист Напо привез ночью на свой участок плуг. Напо добра не ждал — в совхозе плуг пока всего один, а каждый участок может десять таких плугов из строя вывести... Но ему повезло, с плугом ничего не сделалось. Уволил директор Киракосян тракториста Напо с работы, а потом принял снова... Вот и все. В конце концов Напо в накладе не остался — выворотил из своей земли огромные камни. Одни можно было разбить и откинуть плугом в сторону, другие упрямились, сопротивлялись. Такие плуг не берет. Тут уж бей молотком да вставляй колья. Переселенцы, жители новорожденного поселка, засыпали со стуком молота в ушах и просыпались со стуком молота в ушах».
На очерковом уровне тема ясна — мы хорошо представляем себе, что будут герои делать дальше: почти вручную, техника на этих крохотных участках пока бессильна, освобождать землю от камней. Мы даже название этому «очерку» придумали, вернее, извлекли из текста: «Битва с камнем».
Однако Галшоян назвал свой роман иначе — «Горнило» и сам дал к этому названию смысловой «ключ»: «...зажатое между горами и оврагом плато (на нем-то акинтцы и начинают свою битву с камнем. — А. М.) имело вид горнила. Горн по-армянски «бов». Но у слова этого — бов — есть и второе, переносное значение: средоточие испытаний. И если мы посмотрим на рассказанную нам историю о единоборстве человека с камнем с этой точки зрения, она приобретет более глубокий смысл. На какое-то время мы вроде бы даже забудем о том, что действие романа происходит в наши дни, и будем воспринимать ее так, как будто перед нами первозданная пустыня, где с помощью только что изобретенных молотов первые люди, строя первую на земле цивилизацию, превращают камень в хлеб: «Под этим несуразным камнем лежит кусок хлеба, надо разбить камень и вырвать этот кусок!.. И под другим камнем есть кусок хлеба, и под третьим... Под каждым камнем лежит кусок хлеба. Схватись с камнем, отними кусок хлеба». И как только мы переходим на этот второй, более глубокий сюжетный уровень, неуловимо меняется и походка прозы, приобретая тяжеловатую «библейскую» ритмичность: