Потом стал писать заметки в районную газету о том, что землю засевают непротравленным зерном, о том, что вокруг скотного двора гниет мусор, о том, что не собираются осваивать новые земли, о том, что трава осталась наполовину нескошенной, сохнет, а зимой начнется падеж скота из-за недостатка кормов, о том, что есть случаи приписки трудодней, о том, что... Писал он, писал заметки и грозил: скоро вы о себе прочтете! И стал ждать... Но все эти заметки вернулись к председателю. Тогда он стал жаловаться на районную газету: «Я правду пишу, а меня не печатают». И опять жалоба его вернулась назад, к председателю...
Председатель вызвал его. «Брось эти глупости, — сказал ему. — Ты еще пацан, что ты в этом смыслишь, зачем бумагу мараешь?» Каро заупрямился: «Я все прекрасно понимаю. Докажите, что я хоть что-то неправильно написал! Я тогда заберусь на крышу конторы и брошусь вниз!» — «Сопляк! Нечего бахвалиться!» Каро с достоинством отрезал: «Не нужно, товарищ, путать правду, с бахвальством. Я вам не желаю ничего дурного, просто хочу, чтобы все было как надо».
А когда он учился в десятом классе, объявил во всеуслышание, что станет агрономом, а потом председателем. И точка. И вот тогда крестьяне увидят, как надо руководить хозяйством. Но он не прошел в институт по конкурсу и усмехавшемуся председателю резко сказал: «Ничего, цыплят по осени считают». Потом его забрали в армию, вернулся он прежним и с прежними намерениями. Председатель был все тем же председателем, и Каро был все тем же Каро, норовистым и непримиримым.
И как-то вечером во время спора бригадир с издевкой заговорил: «Каро у нас академик». Сельчане знали, что сын Гспо только что вернулся из армии... «Какая там армия! Человек академию окончил!» Ссора разгорелась. «Академика» попросили выйти из конторы. А в ответ Каро захохотал — это он должен попросить выйти из конторы всех, кто развалил колхоз! Всех, вплоть до председателя! И уже близко то время, близко... Каро хохотал. Терпеть такое дальше было нельзя, и бригадир схватил его за локоть, чтобы вытолкнуть из конторы. Хватит, в конце концов! И Каро залепил ему оплеуху...
«Дурак... — Баграт издали смерил взглядом присевшего на корточки Каро. — Это ж уметь надо — сесть в тюрьму за одну пощечину!.. Если не может нормально разговаривать, так чего лезет?» — Баграт прямо даже разозлился.
Потом остановился возле Артуша, который сидел на ступеньках буфета, глянул в сторону конторы и между прочим спросил:
— Ты что это тут уселся, шалопай?
Буфет закрыт, буфетчик пошел за пивом, вот Артуш и ждет.
— Ждешь, что буфетчик тебе стаканчик поднесет?
— Не твое дело, — Артуш уголком рта выпускает дым и следит за тающим колечком.
Артуш младше Баграта всего лет на пять, ему уже за сорок, но и лицом, и движениями — движениями особенно — очень он молод. Не верится, что на войне был. А он по пьянке показывает шрам на груди и рассказывает, как был ранен.
«Приказ был рыть траншеи... — всегда одинаково начинал он свой рассказ и одинаково его заканчивал: — Моя траншея была самая глубокая, но все-таки меня первого и ранило».
— Ты, видать, сегодня уже наклюкался?
Артуш по-молодому дерзко смотрел на Баграта и выпускал из уголка рта дым тому в лицо.
— Да, недозрелый ты еще... Тебе будто лет семнадцать-восемнадцать.
— А мне столько и есть. Ступай своей дорогой.
Когда началась война, Артушу как раз столько и было — семнадцать лет. Был он хрупким, тоненьким, со светлым лицом, нос ровный, карие глаза вспыхивают беспокойно и необычно.
«Я влюблен, ребята, влюблен! — Он не знал, что через месяц разразится война. — Влюблен! Вот только не знаю, в кого».
Друзья его смеялись:
«Любит, а не знает, кого».
«Честное слово, ребята, люблю, — вспыхивающим своим взглядом горячо упрашивал он, чтобы ему верили. — Люблю. Даже имя ее знаю...»
«Как ее зовут?» — смеялись ребята.
«Не скажу. Но знаю... Все про нее знаю, только вот не знаю, где она, — взволнованно вглядывался он в горизонт. — Но я ее найду, непременно найду...»
Ни у кого и в мыслях не было, что через месяц начнется война и он уйдет на фронт.
А когда вернулся с войны...
— Недозрелый ты, — рассеянно повторил Баграт, глядя в сторону конторы, а из нее не вышел никто, с кем можно было бы по душам побеседовать. — Шалопай, одним словом...
Артуш по-молодому вспыхнул.
...Когда вернулся он с войны, той, которую он любил, уже не было. Он с ней ушел на фронт, и вот он возвратился, а ее нет... Когда ее убило? Сгорела она в пламени? Попала в плен? Где же она?.. Нет ее...
«Женись, — по десять раз в день просила мать, — женись, — плакала она. Отец его и сестра умерли, а мать ждала его с фронта, постарела, высохла. — Женись, а то помру, внучат не увижу».