А ее не было... Как так вышло, что он вернулся, а ее нет.. Даже имя ее потерялось.
«Женись».
И однажды утром нашел он среди старых школьных книжек и тетрадок мятую бумагу, бережно разорвал ее на четыре части, на каждом клочке написал имя — имена четырех сельских девушек, — потом свернул бумажки так, как сворачивают в школе номера экзаменационных билетов, положил их на стол и пододвинул к матери.
«Пойду умоюсь. А когда вернусь и скажу тебе «доброе утро», ты мне дай одну из этих бумажек».
«А что это за бумажки, сынок?»
«Неважно, просто выбери одну и дай».
И когда умылся он и вошел с полотенцем через плечо И сказал «доброе утро», мать одну из бумажек положила в его протянутую ладонь... Ареват... Скрутил бумажку снова, положил ее на стол, смешал с другими и снова протянул ладонь.
«Ну-ка еще раз».
«Вот».
«Ареват... — и снова скрутил бумажку и положил ее на стол, и смешал с остальными и снова протянул ладонь. — Еще раз».
«Вот».
«Ареват.. — Артуш бросил бумажку на стол и сказал матери: — Вечером сходишь в дом Аракси. Скажешь, что я сватаюсь к Ареват».
— ...Суд когда? — все еще глядя на контору, спросил Баграт.
— А мне все равно, — Артуш выпускал колечки дыма одно за другим: большое, потом поменьше, поменьше и совсем маленькое.
...А она вдруг ему встретилась, или, может, показалось, что встретилась, уже после женитьбы, когда дочке было лет восемь. Были у нее голубые глаза и пшеничные волосы. И имя ее он знал, и где она живет... В Керчи, когда его ранило в грудь, медсестра два дня не отходила от его постели, улыбалась ему тоже голубыми глазами и гладила по волосам...
Потом, когда вернулся с целины, матери уже не было...
Зиму он провел в сельском клубе за шахматной доской, а весной подался в город. По селу прошел слух, что Артуш в Городе женился, но в конце зимы он вернулся в село. Весной уехал в Среднюю Азию, на целину, в конце зимы снова вернулся... И с удивлением заметил, что старшая дочка вытянулась, чуть ли не с него ростом... Почему-то горько ему стало, и, когда ночью пришел он пьяный домой, на дочку за что-то накинулся. Каждый божий день напивался он в ту зиму. Пил только с молодежью — с парнями восемнадцатилетними, девятнадцатилетними. Напьется и орет: «Вы на мои усы не глядите, мне восемнадцать лет! Десять и восемь! — и ударяет кулаком по столу. — А если кто скажет, что мне больше, я того...» — и по-молодому ругался, никому не адресуя свою ругань и стиснув зубы.
С наступлением весны он опять уехал, два года не показывался в селе, а прошлой осенью вдруг неизвестно откуда взялся в Акинте.
— Не собираешься снова упорхнуть? — Баграт нашаривал в карманах сигареты. — Забыл прихватить. — Глянул в сторону дома и машинально добавил: — Непутевый ты человек.
— Упорхну я или не упорхну, это тебя не касается. На, — Артуш, не глядя на Баграта, протянул ему пачку «Авроры».
...Дошла до жены весть, что муженек ее с целины вернулся и обосновался в новом поселке. Жена взяла с собой ребятишек и двинулась прямо к директору совхоза. Киракосян вызвал Артуша.
«И не совестно тебе! Врешь, что, мол, холостой... А это что — не жена твоя, не дети твои?»
«Мои-то они мои, но это не дети любви».
«Ну ты даешь! Не дети любви!.. Какая там еще любовь? Ты о чем? Совесть у тебя есть? Человек ты уже в летах, а о детях своих не заботишься».
«А мне что! Хотят, пусть ко мне переезжают, дверь моя открыта».
Но через неделю жена вновь прихватила детей и явилась к нему с угрозами:
«Или берись за ум и возвращайся, или покажу я тебе почем фунт лиха!»
Она вернулась в свое село, а Артуш напился, уселся на ступеньках буфета. И еще раз напился и уселся на ступеньках буфета, и еще раз... Однажды преградил дорогу Про, которая шла за водой.
«Наберешь воды и иди прямо ко мне домой. Приведешь дом в порядок, вымоешься, причешешься. А я тут кое-что куплю и вернусь».
Женился он на Про, а все равно сидит вот на ступеньках буфета, ждет, когда буфетчик с пивом вернется...
— Пропащий ты человек, пропащий, — Баграт подошел, взял сигарету.
— Куда идешь? Садись, — пригласил Артуш и про себя добавил: «Невежа».
— А о чем с тобой говорить-то?
— Тогда иди... Директор совхоза в конторе. Твой приятель. Тебя дожидается.
— В конторе? — Баграт вопросительно смотрит в сторону конторы и порывается уйти.
Лучше встать у дверей конторы и дождаться приличного собеседника.
Киракосян склонился над письменным столом. В открытое окно Баграту были видны его голова и круглые полные плечи. С улицы контора казалась темной, и в полутьме серебрилась короткая жесткая седина Киракосяна.