— Да, Баграт, — из всей бригады Сантро пока лишь с Багратом знаком, — сколько у бога добрых дел, столько и несправедливых.
— Бога нет. Волосы у тебя седые, а ты до сих пор этого не знал?
— А если нет бога, и того хуже. Значит, от людей несправедливость идет. Ачманукский чернозем без семян остался, а мы тут зерном камни засевать станем.
— Ну кто ж это, Еро?
Ерем искоса мрачно глядит на Занан.
— Баграт, — Сантро потянул его за пиджак, — представь, что тут село наше, Ачманук наш. Сбоку от села горы, но не такие каменистые — зеленые, в цвету. А против села, — обернулся к Арарату и протянул туда кулак, — насколько глазу видно, земля, земля, земля. Ни тебе ущелий, ни тебе оврагов, ни гор, ни камней — земля черноземная, плодородная. И, представь, с зеленой горы речка бежит, по селу бежит, по полю и дальше, а там с рекой Мурат сливается... Это и есть наш Ачманук.
— Айда! — Баграт рукой машет водителю самосвала. Езжай! Возвращайся поскорей!
На склоне Мать-горы лежат груды глины. Несколько дней подряд работали там двое молодых людей — копали землю на склоне. Рабочие археологов. По мнению археологов, на склоне Мать-горы и у ее подножия, а может, и как раз вот тут, на Бовтуне, давным-давно, задолго до рождения Христа, жили люди. Археологи были в этом убеждены, только нужны им были доказательства: несколько камней фундамента, забившихся в землю, несколько обсидиановых наконечников, впрочем, и одного хватит. Вполне достаточно. Вот уже несколько дней роются парни в земле, приезжают на «эмке» всегда неожиданно. Ереванские ребята. Машину остановят, оголятся до пояса, нахлобучат соломенные шляпы и долго сидят на краю недорытой ямы. Ни наконечников, ни камней фундаментов, доказывающих предположение археологов, пока нет, но есть надежда, что будут.
— Так вот какой наш Ачманук, Баграт, — говорил Сантро. — Представил?
Арма вспомнил свое село в ущелье, глянул было в ту сторону, где оно лежало, но бовтунские холмы закрыли горизонт... Как раз в этом месяце всегда косили траву на лугу, что напротив села, все бригады были на ногах. Ущелье наполнялось звоном кос, шорох травы сливался воедино с тоненьким голоском речушки, из-под ног вспархивали перепелки и летели к склону горы, и косец настораживался: поблизости, значит, перепелиное гнездо... Луг был большой подмогой для села, и потому косьба всегда являлась событием. Из Араратской долины привозили вино, колхоз овец резал, пастух Мело не угонял стадо со склона, играл для косарей. А Шеро часто бегал к реке пить и валялся на скошенной траве.
«Шеро с самой весны цепь жует», — подумал Арма, обернулся в сторону дома и вдруг увидал Сантро. Тот смотрел на горную цепь вдали и покачивал головой. Горы почти растворились в тумане, казалось, вот-вот они шевельнутся, вытянутся, поднимутся вверх и нырнут в небо, только вот мешает им серый шатер тумана, нависший над головой... Снести бы этот серый шатер, выпустить горы на волю, пусть взметнутся в небо, пусть...
И вдруг Арма стало обидно: нога не сумеет ступить туда, куда врывается взгляд... И внутренним каким-то толчком связал Арма с воспоминаниями о селе и луге воспоминание о том, как сельские ребятишки кувыркались на скошенном лугу, подражая движениям Шеро, и катались по земле в обнимку с ним — все знали, что Шеро некусачий...
«Шеро с весны цепь грызет, — возвратился Арма к старой мысли. — Хочет перегрызть цепь и вернуться в село... Как я раньше не догадался?»
Арма посмотрел на Сантро. Взгляд новичка был прикован к далекому Армянскому нагорью, и он тяжело покачивал головой.
«Совестно, — прошептал про себя Арма. Он подумал о том, что его тоска по родному селу и ущелью ничтожна по сравнению с тоской этого человека. Стоит ему захотеть, и он сегодня же, прямо сейчас прихватит с собой Шеро и пойдет туда. — А вот его село, его Ачманук...» — и вдруг покраснел: понял, что Ачманук он его селом не считает... Он перехватил направление взгляда Сантро, и опять ему стало обидно: куда взгляд доходит, туда ноге не ступить. И почему-то отвел взгляд от горной цепи, и тогда воспоминания его стали приятнее...
— У этого, наверно, в голове шариков не хватает? — зашептал Варос на ухо Арма.
— Да кто этот человек, Еро? Ты так и не сказал.
Ерем искоса глядит на Занан и отходит в сторону. Встает за Нерсесом и Назик и краем глаз разглядывает девушку. Чуть ли не все лицо Назик платком прикрыто, одни глаза поблескивают. На ней длинное ситцевое платье, грубые чулки, руки в рабочих рукавицах. Да разве девушка в таком виде понравиться может?