Молот бился о камень, вот и тридцатый удар... Артуш отшвырнул молот... Отряхнулся. Удары все еще отзывались где-то в зубах, взгляд был с вызовом обращен к Баграту: я ведь говорил, хам, что его не разбить! А Баграт передает молот Каро и советует камень повернуть.
Каро под силу расколоть этот камень, удары его падают размеренно, но бесстрастно, повторяют друг друга с той же бесстрастной размеренностью, нацеленные в одно и то же место... в одно и то же... в одно и то же... И кажется, что это электрокузнец поднимает и опускает молот. На камне приоткрылось красное пятно, значит, под рыжей корой камень красный. Был он когда-то весь красный, но пустыня выкрасила его в свой цвет.
— Тридцать восемь, тридцать девять, — Варос хохочет, — если его не остановить, он так и будет бить... Сорок... Дай мне. Я тридцать раз еще ударю за отца.
Ерем гордо смотрит на Нерсеса и его дочь, потом дает сыну совет, с какой стороны бить.
— Да все равно его не расколоть, — Варос размахнулся и как-то исподтишка глянул на камень, словно у ног его спящий зверь, бить надо осторожно и точно, в голову метить надо. Одна оплошность, и зверь проснется. — Мне звук не нравится, — занял позицию поудобней. — Ну считайте... Раз... два... три... — Подобрался с другого боку. — Считайте... но его не расколоть... Четыре... пять... шесть...
Арма выхватил молот из рук Вароса, когда тот занес его над головой.
— Если ты уверен, что не расколоть, значит, не расколешь.
— А если скажу, что расколоть можно, расколю, что ли?
— Не скажешь, а поверишь! Дай сюда.
— На. Посмотрим, что у тебя выйдет.
— Он расколет, — Баграт сразу вспыхнул. — А вы еще те работнички, чтоб вам пусто было!.. Что с вас возьмешь, а вот вашему бригадиру я бы...
Ерем и сын демонстративно отвернулись, Варос хотел было выругаться в адрес рабочих археологов, попавшихся ему на глаза, но воздержался.
Назик отвела от глаз руки в рабочих рукавицах, невольно развязала косынку, прижалась к Занан и украдкой спросила:
— Он разобьет, матушка?
— Да, Назо джан, да, — и громко оповещает: — Для Арма это пустяк! Камень сейчас на куски разлетится! Так на чем я остановилась, Назик?.. — Нет, лучше рассказать новичку, ему ведь незнакомы истории рода ее свекра и отчего рода...
Занан дернула Сантро за полу спецовки и, чтобы привлечь к себе внимание, спросила, сумеет ли Сантро этот камень расколоть.
— Эх, мамаша, было бы на свете все так просто…
— Не пора ли подыматься, народ? — Обеденное время кончилось, и бригадир Марухян убеждает. — А то засидимся, нас и разморит. Пошли!
Небо поблекло, смежились набрякшие веки горизонта, и котловину залил густой туман. Трактора, работавшие невдалеке, были едва различимы — ни движения, ни дыма, ни шума.
Арма уперся ногами в горячую землю, и жар ее разлился по телу, а ботинками ощутил Арма дрожание земли, звуки котловины.
Казалось, каждый ком земли издавал жужжание, и воздух был наполнен бесчисленными жужжаниями, и все они исходили из земли, возносясь к небу и сливаясь в одно сплошное «жж-жж-жж»...
Была в этом своя мелодия, намек на песню. Где она? Под сомкнувшимися веками выцветшего горизонта? Исходит со дна оврага? Звенит в кувшине, зарытом в землю? А может, она на краю борозды или стекает со склона горы? Или срывается с белой дуги канала, обнявшей Бовтун?..
На расстеленных платках оставались еще хлеб, крошки сыра и одно яйцо. Ерем смотрел на него. Яйца он принес, одно сам съел, одно сын, а вот к третьему никто не притронулся, вроде бы и не хотелось никому. Все сидели.
Занан дремала с кусочком хлеба на ладони, плечи ее обмякли. Назик уткнулась лицом ей в плечо, накрылась платком, и от какого-то смутного чувства ей хотелось плакать. Ну а если не выдержит и заплачет, и если Арма заметит, и если спросят ее, с чего это она, скажет, что ей матушку Занан жалко.
— Ерем, сынок, тебя ж так развезет, — просительно обращается к Ерему Марухян.
Ерем покачал головой и насупился: что за обращение «сынок»? Они почти ровесники. Думает, он бригадир, так ему и можно? Бригадиром больше ему, Ерему, быть пристало. Разве что седина Марухяна как-то оправдывает. И Ерем недовольно запустил пятерню в свои жесткие черные волосы. И что они не седеют?.. Поседели бы, и исчезла б разница между ним и Марухяном. Единственная разница.
— Назик, — Ерем дотронулся до ноги девушки и протянул ей яйцо, — очисть, пусть отец съест.