— Машина, Арма, — Занан все еще не отрывает ладони ото лба, — Назик, ну-ка, ты глянь!
— Да нет, матушка, это трактор.
Назик сегодня цветет — они с Арма напарники, им вместе сад сажать! Да еще нынче, когда вода бежит к Бовтуну! Судьба, значит. И вчера, и позавчера работала она на пару с Еремом, Ерем сам ее в напарницы выбрал, а сегодня утром вдруг является он мрачнее тучи, смотрит хмуро на Баграта и жалуется — от сырости ломота в костях, руки-ноги сводит, лопату не поднять. Он сегодня саженцы придерживать будет, а Варос сажать.
Вот и перемешались напарники. Вчера с Арма работала невестка Пайцар, соседка. Назик смотрела на нее с ревностью. А та, глядя через плечо в сторону поселка, говорила Про:
— Знаешь, у меня чего-то на душе неспокойно, мой бесенок без конца юлой вертится. Вчера всю мордашку в кровь расквасил.
Назик пришлась по нраву ее тревога... И взгляд у нее добрый такой, сочувственный, она может уступить... Да и потом где это написано, что напарники меняться не должны? Назик еще раз повторила про себя: «Сегодня я с Арма работать буду», — исподтишка огляделась и, набравшись духу, с охапкой саженцев в руках встала возле Арма. Она прижимала саженцы к груди, как спеленатого ребенка, переходила от лунки к лунке, отрывала от груди один из саженцев, закапывала корень в землю, а глаза ее сияли лозе, земле, Арма, блестящему клину лопаты, ботинкам Арма... Назик только сегодня заметила: у Арма большие ноги. Хорошо, что он не в рабочих сапогах, как Варос, Баграт, отец, хорошо, что он в этих вот ботинках — облезлых, стоптанных...
— Ежели машина придет, значит, вода уже близко. Так ведь, Арма?
— Так, матушка Занан.
«Матушка Занан», — Назик улыбается ботинкам Арма.
— Ниспошли, господь, свою милость, — старуха Занан присела на камень, свесив ноги и желая начать рассказ о старшем Габо. Несподручно ей стало рассказывать после того, как народ с камнями расправился, — раскидана вся бригада: Арма с Назик тут, Баграт вон где, Варос еще дальше, а Каро так вообще не видать... И Занан выбрала себе дело — рассыпать удобрения, так она возле каждого побудет и всем свои истории расскажет хотя бы вкратце. Ох, да теперь уж и слушатели-то перевелись. Вот разве что Арма с Назик. Занан расчувствовалась, и хочется ей сказать девушке что-то сердечное.
— Назик, — сочиняет она, — я прошлой ночью про тебя сон видала.
— Какой сон, матушка?
— Да нет, не скажу, а то не сбудется. Добрый сон в пасмурный день рассказывать нельзя.
Назик держит в руках новый саженец, и рука ее дрожит. Арма заметил это и отвел взгляд. Вообще руки Назик ее сегодня не слушались. Она развязала косынку, скинула рабочие рукавицы, работала, не прикрывая ни лица, ни рук. День был сырой и холодный, ее худые руки посинели, покрылись гусиной кожей, вены вздулись, саженцы исцарапали ей ладони и запястья, под ногти забилась земля, и руки казались ей чужими. Назик едва минуло восемнадцать лет, а руки у нее были взрослые, натруженные. Арма отводил взгляд, но руки девушки его почему-то притягивали. Ему хотелось сказать ей: «Надень рукавицы», — но он ее пощадил. Назик подняла голову, и глаза ее лучились: «Ты слыхал, слыхал, Арма? Матушка Занан про меня хороший сон видала... Про нас хороший сон видала». Потом она вдруг покраснела, опустила голову, и ей показалось, что вот сейчас уйдет матушка Занан и унесет с собой нечто такое, что принадлежит только ей, Назик, унесет и потеряет где-нибудь среди борозд.
— Ты присядь, матушка Занан.
— Да, Назо джан, я ведь не докончила, — Занан села прямо на сырую землю. — Был в роду моего отца человек по имени Габо. В самом-то деле Габриэл, но его все Габо звали. Чернокнижник Габо. Он знаменитые заклинания творил. Однажды прочел заклинание, и пшеница со столб выросла. Не верите? Чистая правда. Расстелил он платок возле столба, насыпал на него пшеницы, прочел заклинание, и вдруг ростки как побегут вверх — быстрей муравья. Так и выросла пшеница со столб.
— Занан! — кричит Варос. — Удобрения давай, удобрения!
Назик со злостью оборачивается на голос, ей хочется закричать: «Дурак большеротый!» — хочется схватить матушку Занан за подол, но девушка только взглядом просит: «Не уходи...»
Ерем подстелил под себя ватник сына и хмуро глядит на больные ноги.