Потом нашли Шеро за горой возле придушенного волка. Он вернулся в село хромой, с разодранной на груди шкурой. Когда прибрел в село, собаки притворились спящими, а Шеро вошел во двор, потерся о ноги хозяина, пастуха Мело, и забрался на крышу...
А теперь он лежал на той же крыше, положив голову на лапы, и смотрел на рухнувшую стену. Из нее все еще вываливались камни, и от этих звуков вздрагивали лапы пса и изодранные старческие уши. Он был по-человечески грустен и даже вроде бы обижен.
«Каждая собака тут сторожила свой двор, а ты, Шеро, сторожил село... Они и двор-то свой толком защитить не могли. А на кого они лаяли? Ели и лаяли, ели и лаяли. А увидали волка, попрятались. А ведь они для того живут, чтоб волка задушить, для того и даны им клыки. Что ж они испугались?..
Трусливые собаки только собак душат...»
— У-у-у-у-у...
Шеро завыл и застыл с закрытыми глазами. На противоположном склоне курилась весна, в ущелье рвались и вновь срастались мутные волны, к стенам сараев прибивалась солома, на воде показывались все новые трехи, куст шиповника, сорвавшийся со склона, все еще скользил по воде. Ерем все еще сражался с тенью своего соседа Сарибека, а старуха Занан сидела возле порога и, казалось, дремала.
Эх, где ты, юная красавица Занан...
Первому же ухажеру показала она нож Абета — мол, только попробуй еще раз оскорбить память Абета, переступить порог этого дома... Сводницам отрезала по-мужски: не вдова я, а хранительница очага, и, никто не смеет посягнуть на очаг свекра моего Артена.
Вдове не поверили, женихи прибывали, но Занан была верна своему слову: «Я дверь эту не закрою, в чужой дом не пойду».
Явился из горного села один батрак, согласен он был войти мужем к ней в дом, но Занан его не приняла: «Душа рода Варпетанца живет в этих камнях. Не примут эти стены чужого духа».
И убедились сельчане, что Занан не покорить. И почему-то позавидовали женщины этой вдове, и пошли о ней по селу кривотолки. Но Занан никого не слушала, жила себе одиноко и гордо. Каждый год белила стены, светлой рамкой окаймляла единственное окно, а в день поминания мертвых курила ладан на могилах рода свекра.
Были уже старыми и замшелыми гладкотесаные стены дома Варпетанца. Мха становилось все больше, зацвели на стенах новые камни — никто и не заметил, как состарилась Занан... Плечи опустились, сузились миндалевидные глаза, потух в них огонь и стали дымиться скрытые лампадки. На кладбище она теперь ходила все чаще и уже вслух разговаривала с усопшим родом Варпетанца. Говорила: «Стара я стала, Варпетанц Артен, упокой господь душу твою. Стара я стала, но не прошу у тебя места, не говорю — иду, дай и мне местечко. Стара-то я стара, да еще лет двадцать поддержу огонь в твоем очаге, ни о чем не думай, родимый». Так беседовала она с усопшими, и казалось ей, что Варпетанц Артен видел, как жила она в ладу со старой свекровью, деверями, золовками и снохами — под одной крышей, под одним солнцем. Всякие дни бывали — и добрые, и худые. Род Варпетанца знает ее и уважает... Ведь с первых дней свекор сказал: «Тебе, Занан, даю права старшей невестки». И ей почему-то казалось, что она и в самом деле старшая среди невесток рода Варпетанца. Старшая... А вот все ушли, она осталась. В отчем ее роду все жили долго.
И начала она рассказывать истории о роде Варпетанца и о своем отчем роде.
И откуда они появлялись, воспоминания? Кем были завещаны? От кого она их слышала? Этого старая Занан не помнила. Но они были такими живыми для нее, как сумерки, как восход. На заре воспоминания просыпались, а на закате рождалось желание их рассказать.
«Мой отчий род дал много храбрых бойцов. Мно-о-ого! Однажды, когда враг напал на армянскую землю, вызвал царь Арнака. Нашего Арнака. Сам царь! Говорит: «Иди разбей лютого врага, Арнак, вот тебе мой меч, вот тебе знамя моей страны...» Собрал наш Арнак всех мужчин армянской земли, всех-всех-всех, и выгнал врага с армянской земли. Это был Арнак из нашего рода, знаешь? Мужчины нашего рода были рослые, плечистые, бесстрашные... В нашем роду...»
«Занан, а где дом твоего отца?»
«А там», — направляет Занан указательный палец в небо.
«Верно, верно, Занан, — усмехаются слушатели: тронулась старуха. — Так где?»
«В облаках, родимый, в облаках, — вздыхает Занан. — В облаках».
С того дня, когда разнеслась весть о переселении, и потом, когда она подтвердилась, Занан с удвоенной энергией стала рассказывать всякие истории о роде Варпетанца и об отчем доме. Тревога жила в днях, распахивающихся вместе с ве́ками и закрывающихся вместе с ве́ками. И Занан стала появляться в домах, в которые никогда раньше не заглядывала. Сперва хозяева удивлялись — с чего бы это, ни у кого Занан ничего не просит. Старуха поспрашивает о том о сем, скажет: «Эх, братец, земля велика, кусок хлеба на ней найти не бог весть как трудно. Главное, чтоб человек человеком был... — И перейдет к своему: — Был в роду Варпетанца мастер по имени Манес...»