А колеса все так же размеренно вертелись, вертелись, и клубок воспоминаний Дзори Миро все разматывался.
«Село Горцварк не сумело прийти к единому решению, и вместо Мшеци Левона и Слухци Шагена забрали меня...»
Погнали по горам, по бездорожью, нещадно били плетьми — Миро искусал себе губы, чтобы не кричать от боли. Возле одного родника аскеры сделали привал. Разложили снедь на траве и стали ждать — попросит поесть или нет. Миро не попросил. Аскеры швырнули ему кусок черствого хлеба — его надо было живым доставить в Диарбекир, представить как пленного фидая: надо было доказать свою преданность всесильному вали.
В Диарбекире его три дня продержали в тюрьме, затем повели к вали. Тот приказал развязать ему руки, предложил сесть. Миро не ожидал такого приема и был несколько удивлен. На всякий случай остерегся сесть.
— Садись, садись, — улыбнулся вали. — Мне нравятся такие храбрецы.
«Спасибо, ага, — мысленно съязвил Миро, — твоими устами глаголет святое евангелие...» Но все же сел.
— У меня здесь есть друг один, твой земляк, — заговорил вали, — Мхо из Тагаванка. Ты знаешь его?
«Мхо из Тагаванка?..» Миро пытался вспомнить, кто этот Мхо.
— Не знаю такого, эфенди.
— Ну, ну, не бойся, говори! Я очень люблю Мхо. Ты должен его знать. Это мой близкий друг, и ради него я мог бы тебя освободить...
...Вали улыбался. Он улыбался и говорил, а глаза его сверлили Миро. И Миро не верил ему. Он весь подобрался и напряженно смотрел на вали, на этого улыбающегося вали, сидевшего напротив. Вали наконец перестал улыбаться. Он взял листок бумаги, ручку и стал что-то писать. В комнате они были одни. Можно было наброситься на этого пишущего человека, придушить его, взять маузер и уйти. А там — будь что будет! Терять было нечего...
Он уже знал, что не отступит от задуманного, он уже подался вперед, чтобы половчее оттолкнуться ногами от пола. Вали поднял голову, ласково улыбнулся ему:
— Миро, только не делай глупости... Потерпи. — Он кивнул на бумагу. — Я ведь пишу приказ о твоем освобождении. — Он размашисто подписал бумагу и протянул ее Миро. — Вот возьми и уходи. Да поживей, Мхо ждет тебя за дверью.
Правда это? Ложь? Какая-то ловушка? Миро не знал. Да и раздумывать было некогда: вали приказал уйти — значит, надо уходить.
«Ах, Мхик, Мхик!.. Да благословится память твоя, Мхик!..» Выйдя от вали, он тут же за дверью столкнулся с Мхо — маленьким, востроносеньким, лупоглазеньким Мхо, который быстро подошел и обеими руками стиснул его руку.
— Душа моя, Миро! — И, поднявшись на носках, чмокнул его в щеку. Душа моя, радость моя!.. Ах, какая радость!
Миро обескураженно смотрел на него, не зная, что сказать этому юркому незнакомцу. Его тянуло спросить: «Ты и есть Мхо из Тагаванка? С каких это пор мы с тобой добрые друзья? И что тебя связывает с этим вали? Видит бог, я ничего не понимаю!..»
Но Мхо не давал ему раскрыть рта:
— Уйдем, уйдем из этого страшного места, потом обо всем поговорим.
Семь долгих лет Мхо скитался по улицам Диарбекира в поисках заработка, семь долгих лет таскал на своих щуплых плечах чужие поклажи, спал под стенами городской мельницы, недоедал, недосыпал, по грошам собирал и копил деньги. И к концу седьмого года своей скитальческой жизни скопил двадцать золотых и вот сегодня отдал их диарбекирскому вали в качестве откупных за Миро, а если быть поточнее — как взятку. Вот и вся его «дружба» с вали... На чужой стороне, в чужом городе он увидел своего земляка — связанного, оборванного, истерзанного... Как же было не помочь ему?
— Семилетняя тоска гложет мое сердце, Миро, тоска глубокая, как ущелья в родном Сасуне! По нашим горам и долинам тоскую, по нашим селам, по каждому камню тоскую, по каждому деревцу! Миро, я тоскую даже по волкам в наших лесах, по зверям в наших горах, даже по змеям среди наших скал тоскую, Миро! Увидел тебя связанным — и кровь ударила мне в голову, и в глазах потемнело... И пошел я к вали, чтобы выкупить тебя!
«Ах, Мхик, Мхик!.. Три сотни горцваркцев, согнанных на площадь, не смогли придумать, как бы избавиться от расправы, а Мхо придумал...»
— Арут, сынок, нет на свете ничего сильнее, чем тоска по родному очагу, — сказал Дзори Миро вслух. — И чем дальше ты уходишь от нашего Караглуха, от нашего дома, от нашего ущелья, тем сильнее становится тоска по ним, ягненочек... Тоска — это грусть, светлая, сладкая грусть. И эта грусть... В том ее сила, что несет она в себе нечто такое, от чего человек становится только тверже духом, бесстрашнее...