Аскеры обалдело поглядели друг на друга, один из них грязно выругался и, выхватив кинжал, пошел было следом за стариком, но заколебался и в страхе попятился. Волосы у деда были белым-белы и спутаны, как снежный вихрь. Он шел опустив голову, но ровным и величавым шагом.
Миро тоже смотрел на деда с каким-то суеверным страхом... Старик как будто не замечал того, что делается во дворе, — не замечал привязанного к дереву внука, не слышал криков женщин и детей в доме, не видел бесновавшихся аскеров... Он вошел в сад, не спеша откинул лопатой камень, перекрывавший воду в ручейке, и направил ее под деревья. Аскеры переглядывались между собой, и на лице каждого из них был ужас. Такой же ужас был и на лице Османа. Миро посмотрел на него и, не сдержавшись, заорал в злорадной ярости:
— Осман! В веру твою!.. Чего же ты трясешься, собака? Это не бог, он не сошел с неба на землю, чтобы вас покарать! Это наш дед Арут, который резал для тебя барана! Иди же, чего боишься, иди убей его!
Аскеры с опаской, подталкивая друг друга и бормоча что-то с упоминанием аллаха и пророков его, приблизились к воротам сада, но пройти дальше не решались. Один из аскеров, набравшись храбрости, крикнул:
— Эй, гяур! — собственный голос, видно, придал ему смелости, и он крикнул громче: — Гяур, выйди из сада!
Дед Арут даже не удостоил его ответом, не обернулся. Он продолжал вскапывать землю в лунках под деревьями.
А небо по-прежнему было хмурым, над Маратуком висела свинцово-темная туча, на улицах села раздавались выстрелы, крики, несло гарью, над домами низко стелился черный дым. А дед Арут вскапывал в саду рыхлую, податливую землю.
— Гяур!.. — заорал тот же расхрабрившийся аскер. Он проник в сад и сзади, размахнувшись, обрушил на голову деда Арута приклад ружья.
Дед как подкошенный упал лицом на землю. Потом медленно, тяжело поднял голову, помутневшими глазами посмотрел в сторону дома, перевел взгляд на привязанного к дереву Миро... Тот же аскер вновь подскочил к деду Аруту и стал бить его прикладом ружья. Он вогнал голову старика в землю и лишь тогда, пошатываясь, отошел...
Осман, равнодушно наблюдавший за ним, отвернулся, подошел к Миро и сел возле него, улыбнулся, достал из кармана золотой крест на золотой цепочке. То был крест старшей невестки. Миро стиснул зубы, чтобы не закричать.
— Мыро, так сколько ты дал ему откупных?
Ах он опять о том же!
Из рыхлой земли виднелся лишь затылок деда Арута с курчавящимися седыми волосами, забрызганными кровью. Умолкли голоса женщин, детей; с сухим треском горел амбар, языки пламени касались уже стен сарая. А Осман улыбался, оскалив плотные белые зубы под черными усами.
— Мыро, ты скажи, где прячешь золото, и я сохраню тебе жизнь.
Миро плюнул в это самодовольно улыбающееся лицо. Осман невозмутимо вытер рукавом плевок и опять улыбнулся.
— Мыро, ты делаешь глупости, Мыро, — сказал он. — Все гяуры такие глупые. Ладно, Мыро, ты набирайся ума, пока я вернусь.
Осман встал и направился к дому кузнеца Даво. А впереди, за огородным плетнем, Миро видел родное село, бьющееся в предсмертных судорогах...
— Оно билось и трепетало в предсмертных судорогах, словно подстреленная птица... — незаметно для себя произнес вслух Дзори Миро.
— Миро, — повернулся к нему возчик Аро. —Ты не очень-то убивайся. Война, она для всех война, не только для тебя.
Ответа не последовало. Дзори Миро потер себе лоб. «И что это с ним, то орет, то молчит, да так, что клещами слова не вытянешь?» — с досадой и недоумением косился на него возчик Аро.
— Миро, — не унимался он, — в этом году ты что посеял на своем участке?
— Овес, — отрезал Дзори Миро.
— А я пшеницу и теперь жалею. Овес куда выгоднее, урожай богаче. — Возчик Аро посмотрел на склон Богута. — Второй день тучи не расходятся, плохая примета.
«Будет град...» — подумал Дзори Миро.
И вспомнилось ему, что в первый день резни пошел сильный град... Воспоминания потянулись дальше — бесконечные, как скрип повозки, как сама дорога, как горный ручей, замутненный ливневыми дождями, и ничто не в силах было остановить их. Даже сам он, Дзори Миро.