Заковыляли дни в трудах и заботах.
Иной раз порывался Игнат выйти на ферму пораньше, но сдерживало все то же чувство легкой боязни, неловкости — не сочли бы его угождающим, подобострастным.
Ребята поначалу в обед ели особо, своей кучкою, потом стали приближаться к Игнату и дяде Акиму. Бросят сумки, пиджаки под кустом рядом с сумками старших, в обед сходятся вместе. Как-то за обедом один из парней полюбопытствовал:
— Игнат Гаврилыч, можно узнать у вас?..
— Про что? — Назарьев зыркнул, насупился.
— На днях я в газете читал про полковника Лазарева, про его отряд а разгром.
— Был такой — Лазарев. А кто писал?
— Учитель по истории.
— Молодой небось учитель. Понаслышке писал. Не был Лазарев полковником. Это он сам себе погоны приляпал. Войсковой старшина он. И не отряд у него был, а… банда. Убивали да крали. Потому и смерть у него дурацкая — станишники за границей повесили. Измываться начал над своими казаками, мудровать. Убил он хорошего человека Арсения Кононова. Умного, образованного человека.
— Это дядя мой. Да вот не видал я его.
Игнат смотрел в белобрысого парня: вроде нет схожести с Арсением.
— Лазарев злой был человек, — уточнил дядя Аким. — Мне чуть от него не досталось. Брел я голодный из одного хутора в другой. Допрос в степи учинил: куда идешь, кому пакет несешь, кому служишь? Обыскали с ног до головы.
На другой день Игната расспрашивали про голод в двадцать первом году, потом про шахту.
— Голоду, должно быть, в жизни больше всех, — дядя Аким оглядел молодых плотников, — я хватанул. Страшно это, ребята. Умирали люди, кричали: «Хлеба», «Каши». Умирали на ходу, в полном сознании. Не дай бог видеть вам это даже со стороны.
После этого короткого рассказа молодые плотники молчали до конца рабочего дня. Начали потом они интересоваться тем, что и Игнат-то смутно помнит: какие генералы приезжали в станицу в гражданскую войну с призывами подняться на супостата за царя и отечество, кто строил церковь… Ребята все хотели услыхать, узнать от очевидца. Слушают, раскрыв рты, да все удивляются, переглядываются, многое им в диковинку. Игнат говорил с достоинством, с усмешкою, чтобы вдруг ребята не пожалели его — семьянина, могутного седеющего человека.
Игнату хотелось рассказывать — ребята знать хотят, свои ребята, хуторские, жизни еще не видели. Назарьев по-доброму завидовал молодым плотникам — не знают они и не жалеют о старой жизни, для них это позавчерашний день. Не мучают ребят сомнения. Для них все понятно и ясно. А вот Игнату, его сверстникам, отцам пришлось хлебнуть горя.
Раньше все ребята были для Игната на одно лицо, теперь он или советовал, или показывал, как и что надо делать, называл их по имени, мягко поругивал и уже мог сказать, кто из этих парней станет настоящим плотником.
— Игнат Гаврилыч, а вы бы вот так, по-свойски, по-семейному рассказали бы о старине нашим комсомольцам в клубе.
— Не умею высказываться, — отказался Игнат. — В клубе к тому ж… Да и… был я не красным командиром.
— Зато теперь дело красных командиров продолжаете.
— Вчера заспорили в клубе: какая армия проходила через наш хутор в революцию?
Игнат пообещал неопределенно:
— Может, когда и… ежели, конечно, ребята интересуются.
По дороге на ферму и домой старался Игнат избегать встреч с хуторянами, но не всегда это удавалось. Из какого-нибудь переулка да вывернется спозаранок конюх, пастух или догонит по дороге домой полевод. Назарьев ждал злой ухмылочки, насмешки, но чаще кто-нибудь из встречных про ферму расспрашивал или же подвезти назывался. И только Казарочка не упускал случая позлословить: «А ты, Игнат, не бросаешь свое — барское. Ишь, захотел, чтоб борщи на подносе доставляли». И, довольный, уверенный в том, что распек и досадил казаку из домовитого рода, Казарочка с достоинством хромал в свой переулок.
На ферму зачастил объездчик из соседнего колхоза. Спрыгивал с коня, здоровался с плотниками, хвалил: «Водичка у вас хорошая, во всем районе такой нету». И спускал флягу в колодец. При этом глядел на Игната жалостливо и выжидательно, но заговорить не осмеливался. Назарьев признал в нем бывшего ловкого рубаку из отряда Кулагина. Объездчик, должно быть, тяготился своим одиночеством, искал близкого по духу собеседника. Игнат не глядел на объездчика, будто никогда не видел его.
Как-то в полдень Игнат сел у колодца и стал глядеть за пахарями, что неподалеку разворачивались у конца загонок. Быки, покачиваясь, пустив слюну, тянули плуги. Особо надрывались три пары, что шли последними. Не утерпел Игнат, пошел поглядеть. Остановили быков. Игнат оглядел пахоту. Сверх черных борозд виднелась желтая глина. Спросил пахаря: