На играх были свои танцоры и певцы, свои заводилы играть в жмурки или колечко, был и никем не назначенный старшой, чаще из тех привередливых, что долго выискивают себе жену. Последние пять-шесть лет — с того вечера, как зажениховал, — верховодил на игрищах Сысой Шутов. Трудно было кое-кому приноровиться к Сысою: ему самому хотелось быть на виду — и горе тому, кто выделиться намеревался. Неугодного Сысою парня или девку он мог, брезгливо оттопыривая нижнюю губу, прогнать, пригрозить: «Сгинь отсюдова, стерва, чтоб и духу твово не было». Иной хуторянин долго не осмеливался зашучивать с девкою, не испросив позволения Сысоя. А иногородние вовсе отсиживались в темных углах, не навлекая гнева старшого.
С приездом мастерового перестали оглядываться на Шутова. Дмитрия теперь ждали каждый вечер. Ребятишкам он рассказывал, отчего бывает дождь и молния, почему летают птицы и стреляет ружье, они хохотали над его выдумками, а тянулись к нему. Выныривал Каретников из-за угла враз, нежданно, будто торопился куда и завернул мимоходом проведать хуторных. К нему из темных углов сбегались ребятишки, как воробьи к кормушке. А те, кто повзрослее, встречали приветливой улыбкой, становились поодаль, похохатывали, поддакивали, не скрывая к нему своего расположения.
По воскресным дням Дмитрий выходил к хуторским лавкам — нарядный, степенный. Со стариками здоровался, снимая кепку, слегка кланялся. Веселый, общительный, он угощал казаков душистыми папиросами, потом начинал рассказывать забавные истории из жизни купцов, коннозаводчиков. Про то, как эти люди ловко обманывают друг друга, как заключают сделки, кутят в ресторанах с любовницами. Хуторяне сходились в круг, слушали. А потом как-то незаметно Дмитрий переходил на разговор о том, как живет в городах и шахтерских поселках простой люд. Как — Дмитрий видал сам — полицейские избили честного рабочего, семьянина, за то, что вознамерился честь свою рабочую защищать.
— А вот случай был при мне. Рабочие в темном штреке — это под землею метров на сто пятьдесят — поколотили штейгера за штрафы. И пригрозили: мол, накажешь или начальству донесешь, несдобровать. И тот молчал.
— Осмелел народ.
— Давно пора.
— А страшно небось в шахте-то?
Рассказывал невеселые истории Дмитрий не оглядываясь, не боясь хуторского начальства. Смеялись, гневались старики, отцы семейств помоложе, и начинали вспоминать случаи обид и драк из армейской службы и хуторской жизни.
— Эх, в городах да в поселках люди пошустрее, побойчее.
— Верна-а…
— У него на базу ни козы, ни козла, оттого он и шустрый.
— Станешь шустрым, ежели жрать нечего.
— А у нас в хуторе? Кто в будни пирует, а кто в праздник горюет.
В первый после травокоса вечер заявился Дмитрий на игрища рано. В белой рубахе с засученными рукавами, он то и дело мотал головою, откидывая нависавший на глаза русый чуб.
— Нынче, ребята, будем отгадывать загадки! — объявил Дмитрий.
— Давай! — заорали ребятишки.
— Кто мне скажет, — громко начал Дмитрий, — почему деревенские ребята босиком бегают?
— Урожай был хилый, чириков не купили, — выпалил один из ребятишек, не долго думая.
— Обувка нынче дорогая, — добавил другой.
— Вот как, — нарочито удивлялся Дмитрий. — Что ж, выходит, бог создал всех равными, а кошельки дал разные? Подумайте.
— У нас в дому вовсе кошельков не-ету, — жалостно тянул вихрастый парнишонок.
— Бог-то бог, да не будь сам плох! — дерзко бросил Сысой, проходя мимо и с достоинством выпятив грудь.
— Стара-аемся, — ответил Дмитрий.
На игрища каждый вечер приходил единственный из хутора курсант, юнкерского училища Арсений Кононов — высокий бледнолицый парень, с угрюмым задумчивым взглядом. Поговаривали, будто случилась какая-то неприглядная история в Новочеркасске, и Арсения из училища прогнали, другие уверяли, что ушел он сам, по своей охоте. Толком никто ничего не знал, но видали, как дважды наведался к Кононовым станичный атаман с писарем и будто — догадывались досужие — допросы учинял.