— В верхах разные партии сколотились: кадетская, какая-то трудовая, да народная свобода… Каждая в свою дудку дует. Какой из них верить? — спросил Колосков-старший.
— Мутная, неспокойная пришла жизнь.
— А молодые, будто им приспичило, со свадьбою взмыкались.
— Да уж давай, браток, гульнем, черт ее побери, жизнь такую. Хоть на неделю забудемся.
Молчали братья долго, покачиваясь в телеге. Старший Колосков, морщиня лоб, начал завистливо:
— Справное у сватов хозяйство: сад, левада, сараи теплые, человеку жить можно. У нас такого по гроб жизни не будет.
— Да, — подтвердил Колосков-младший, — и колодезь есть. Скотины полон баз. Птица. Не надорвалась бы наша Любава, за таким стадом глядючи.
— Ничего, она тягушшая.
— А Гаврила-то хват-мужик. Слыхал я, как он на базаре говорил дружку: не продает товар купец подешевле, ты перед ним — бутылку, не пьет, открой ему, проклятому, рот и лей, лей, он глотнет — да и помягчеет. Да, умеют люди… Слыхал я, будто Гаврила к бабенке-жалмерке на хутор наезжает. Не пошел бы сын в отца.
— Эх, разного мы поля ягоды, — вздохнул Колосков-младший.
— А Любава-то рада?
— Молчит. Не горюет, но и не радуется.
…Иссушают землю суховеи, прожигают молнии, нещадно топчут ее табуны, а молодая упругая травка, пробивая жесткую кору земли, тянется к свету, обрызганная по утрам росою, тянется к солнышку. И, обогретая его теплыми лучами, вспоенная и вскормленная землей, ковром зелено-бархатистым радует она глаз человека, пустив глубоко тонкие корешки, оберегает землю от злых буранов, холодного града и полой воды. И будет она украшать и оберегать землю, плодиться на ней, пока не состарится или злая рука не выдернет ее с корнем и оборвет жизнь.
Игнат терпеливо отсчитывал тягучие дни, мотался верхом на коне по хуторам, скликая на свадьбу дядьев, тетушек, двоюродных братьев и сестер. Гарцевал он на плохо обученном вороном коне, похрустывало под Игнатом новое под нарядной попоною седло, поблескивали стремена и шпоры. Провожая жениха недобрым взглядом, станичники меж собой разговор вели:
— С его ухваткою надо к Каледину в армию подаваться, а он на хуторах перед девками красуется.
— Люди кровь проливают, а Назарьевы со свадьбою…
— Богатые любят, чтоб им позавидовали.
Прасол Дорофей, встречая жениха, подмигивал:
— Казакуешь последние деньки? Х-хе, пора твоя хорошая. Ежели подмога нужна будет — скажите. За невестой надо ехать на красивых резвых конях. Это, брат, один раз в жизни бывает.
Деян-образник, щуря масленые под рыжими бровями глаза, всякий раз при встрече норовил посмеяться. Должно, затаил обиду, что Назарьевы дочь его обошли, погребовали.
— Стало быть, скоро привезешь в станицу девку в лоскутьях? — спрашивал он. — Говорят, будто красивая, а? Большеглазая вроде? Вот я с нее матерь божью рисовать буду.
— Ты гляди, как бы я тебя плетью не разрисовал! — грозился Игнат, гарцуя на коне, помахивая плетью.
— Жеребцуй, Игнат, ты покуда не женат, — подмигивал Деян-образник, будто не слыша обидных слов, довольный собственным складным стишком.
Прощался Игнат с холостяцкой жизнью бурно и весело — собирал в своем саду сверстников, уставлял стол бутылками, закусками. Хвалился:
— Женюсь я, ребята, на самой красивой девке в хуторе. Это как, а? — обводил гостей торжествующим взглядом.
— Ты привез бы ее, все ж таки поглядеть любопытно.
— Увидите, пальчики облизать успеете, — смеялся Назарьев.
— Мой дядюшка на днях девку привел. Ночью. — Начал один из дружков. — Будит моего батю: «Братка, я жену привел. Погляди». Отец с поля приехал уморимшись. Завтра, говорит, не до поглядок. Утром умылся батя и спрашивает: «Ну где жена?» А дядя мурлыкнул: «Было б вчера глядеть. Ушла ночью». Га-га…
За столом захохотали.
— Это ты к чему? — спросил недовольный Игнат и перестал наливать в рюмки, зажав в руке горлышко бутылки.
— Да это я так… чудно получилось.
— Мы тут про свое…
— Семейного тебе ладу!
— Пьем за твою красавицу! — Парни, захмелев, лезли обниматься.
Игнат, обласканный друзьями, ликовал:
— Привезу ее, в шелка одену!..
— За ее здоровье!..
— Повезло-о…
В один из таких вечеров прискакал в станицу на худой кобыленке охлюпкою Демочка. Привязал ее у ворот. Робко взошел на двор, оглядывая кусты малины, залоснившиеся кисти винограда, краснобокие яблоки. Подсел к Игнату за уставленный бутылками стол, зашептал торопливо: