9 марта патриарх собирает Освященный собор и «весь царский сигклит» (Думу) и заявляет, что наступает пора коронации Бориса («облещися в порфиру царскую»). Иов решил объявить день 21 февраля, когда Борис дал согласие венчаться на царство, ежегодным праздником. Принято было постановление о составлении утвержденной грамоты, скрепленной печатями и подписями представителей всех чинов («приговор о утвержденной грамоте», «повеле списати сию утвержденную грамоту»). Вскоре приступили к процедуре принесения присяги новому царю[734]. 15 марта патриарх составил окружную грамоту об избрании Бориса и, очевидно, так называемое соборное определение. Оба этих документа являются как бы первоначальными набросками официальной версии об избрании Бориса, нашедшей полное выражение в более поздней утвержденной грамоте[735].
В марте — апреле происходила церемония крестоцелования Борису. В ней должны были принять участие все сословия. Для этого на места были посланы представители Боярской думы и дьяки. Так, в Псков направили окольничего кн. И. В. Гагина «приводить ко крестному целованию бояр и воевод, дворян и детей боярских и торговых людей и всех людей Псковские земли». Псковский летописец сообщает, что в марте целовали крест на имя Ирины и только в мае — на имя Бориса. Гагин умер в Пскове 22 апреля. В Новгород отправился кн. П. И. Буйносов-Ростовский, в Смоленск — окольничий С. Ф. Сабуров, в Нижний Новгород и Казань — боярин кн. Ф. И. Хворостинин. Только после этой подготовки 30 апреля Борис окончательно переехал в Кремль, «сяде на царском своем престоле», а патриарх возложил на него крест Петра Чудотворца, что рассматривалось как «начало царского государева венчания»[736].
После окончания пасхального поста «в светлое воскресенье» (16 апреля) Борис снял «жалосные» (траурные) одежды и облекся в «златокованныя»[737]. Но коронация задержалась.
В марте из южных районов страны стали поступать угрожающие сведения. 6 марта приказчик Неустрой Тебенков из шацкого дворцового села Конобеева писал Борису о том, что, по словам прибывшего с Хопра крестьянина, казаки, приехавшие на Хопер из-под Азова, предупреждают об опасности вторжения крымцев. Пленный татарин под пыткой показал, что весной Казы-Гирей собирается «быть на государевы украины и к Москве». Об этом же сообщали в отписке 8 марта воевода Воронежа Ф. Мосальский и голова Б. Хрущев, и «из ыных городов изо многих писали к государю те же вести». Борис принял решение самому идти на крымского хана и отдал предварительное распоряжение о расположении полков по «украинным городом». Вскоре аналогичное сообщение поступило из Оскола. Воевода кн. И. Солнцев-Засекин и голова И. Мясной, ссылаясь на показания пленного крымца, писали 1 апреля, что Казы-Гирей «часа того» идет «на государевы украины» «по турского царя веленью», а с ним якобы 7 тыс. янычар. Срочно составлена была роспись полков, которые должны были стоять «на берегу». Наконец, воеводы Белгорода кн. М. Ноздреватый и кн. А. Волконский 20 апреля извещали о показаниях татарина, взятого донскими казаками «на перевозе»: Казы-Гирей «идет, собрався со многими людьми, на государевы украины». Борис решил, что наступила пора выступать в поход ему самому[738]. 30 апреля он переехал в Москву.
А в это время противники Бориса предприняли последнюю попытку преградить ему путь к престолу. 6 (16) июня 1598 г. А. Сапега писал Радзивиллу: еще до того, как Годунов отправился на войну с ханом, «некоторые князья и думные бояре, особенно же кн. Бельский во главе их, и Федор Никитич со своим братом и немало других (однако не все) стали советоваться между собой, не желая признать Годунова великим князем, а хотели выбрать некоего Симеона, сына Шигалея». Речь идет, конечно, о Симеоне Бекбулатовиче, побывавшем на великокняжеском престоле при Иване IV и женатом на сестре Ф. И. Мстиславского[739]. Борис узнал об этом, когда пришла весть, что «татары идут в их земли», и, по словам Сапеги, стал уговаривать оппозицию: «.. «Симеон живет далеко, в Сибири… смотрите, чтобы вы царства не погубили».. Тогда они (бояре?), отказавшись от того Симеона, просили его, чтобы он дал им совет, как защищаться, и чтобы назначил им гетмана». Борис предложил себя в «гетманы» и выехал к Оке 17 мая. Годунов отправился в поход «еще не коронованный, ибо он хотел короноваться только тогда, когда послужит их государству, хотя Москва упрашивала его короноваться»[740].
734
В утвержденной грамоте 1 августа упоминается крестоцеловаяие «по прежней целовальной записи» (ААЭ, т. 2, № 7, с. 40). По А. П. Павлову, с 30 апреля по 7 — мая подписали грамоту только представители духовенства и члены Боярской думы, а в июле по возвращении из Серпухова — и участники похода (Павлов, с. 215)
736
Э, л. 876 об., 892 об., 875 об.; ПЛ, вып. 2, с. 265; Список погребенных в Троицкой-Сергиевой лавре. М., 1888, с. 33; ДРВ, ч. VII, с. 100–102. По московскому летописцу XVII в., Борис «прииде на царьский двор… в неделю… цветную» (ПСРЛ, т. 34, с. 236). По «Новому летописцу», он прибыл в столицу на «зборное воскресенье» (5 марта), но после этого ездил «по вся дни» в Новодевичий монастырь (ПСРЛ, т. 14, с. 50). По разрядным книгам, Борис приехал в Москву 30 апреля (Буганов. Сказание, с. 180). См. также: Фонкич Б. Л. Греко-русские культурные связи в XV–XVII вв. М., 1977, с. 215. Как показал А. П. Павлов, дата «1 апреля», имеющаяся в раннем варианте утвержденной грамоты (ДРВ, ч. VII, с. 100), ошибочна (Павлов, с. 215).
738
РК 1475–1598 гг., с. 517, 520, 521; Э, л. 875 об. 20 апреля Борис доложил о подготовке похода «патриарху… бояром и приказным людем и дворяном» (РК 1598–1638 гг., с. 22). По Л. В. Черепнину, речь шла о Земском соборе. Это сомнительно, так как решение о начале похода было принято только на заседании Боярской думы 25 апреля (Черепнин, с. 148; РК 1598–1638 гг., с. 27).
739
Р. Г. Скрынников пишет, что было «постановление Боярской думы в пользу избрания Симеона» (Скрынников. Собор, с. 155). Ничего подобного, конечно, не могло быть.
740
ЛАС, с. 345–346. Позднее в подкрестную запись на верность Борису внесли пункт о том, чтобы не «уклоняться» в пользу Симеона (ААЭ, т. 2, № 10).