Тот, который я, бредет по уснувшему в снежной берлоге городу, и вокруг - никого, тихо, только далекий собачий брех, только скрип под ногами, только невнятные голоса из-за прикрытых ставен черных домов. А еще через щели ставен украдкой пробирается теплый желтоватый свет, пробирается, чтобы замерзнуть и кануть в ровном бесстрастном сиянии холодных звезд и чистого снега, который все скрипит, скрипит под ногами, обутыми в мягкие сапоги из зеленого сафьяна.
Красивые сапоги, их сделали далеко-далеко, там, где нет городов, где низкорослые и злые мохнатые лошади несметными табунами кочуют в бесконечных степях, водят за собой скуластых узкоглазых хозяев. Хорошие сапоги, в них тепло и удобно, вот только голенище правого немного жмет, потому что в него заправлен короткий ножной меч - нож.
Крепкий нож, он выкован здесь, в этом морозном городе, он тяжелый и острый, им можно насквозь пробить даже свейский нагрудник из толстой меди. Тот, который я, - он знает это. Ему случалось сшибаться в поле с надменными немцами, коваными в железо, греметь топором об урманские шлемы в лодейных сечах, принимать на щит тяжелые стрелы скуластых всадников на мохноногих злых жеребцах. Он видел чужие моря и дальние земли, он не стар еще, но не только инеем серебрится его борода.
Он идет по морозной улице спящего города неспешно и спокойно. Это его город. Город... Но какой? Когда? Это важно?
А тропка стала шире, и откуда-то слева и снизу выкарабкался на нее краснорожий мужичок-коротышка, распаренный, расхристанный, веселый; глянул шалыми глазками-бесенятами, присел, замотал в восторге простоволосой не по поре, всклоченной головой:
- Бусурман!..
- Ну, будто уж! - тот, который я, добродушен и снисходителен. - Эк глаза-то заквасил, господин вольный новогородец! (Вот оно, - Новгород...).
А мужичок не слушает, веселится, тычет пальцем чуть не в лицо, давится смехом, визжит в хмельном ликовании:
- Бусурман! Праздник престольный, христов, а ты по сию пору не пьян! Бу-сур-ма-а-ан! - Мотает он головой, заливаясь слезами от смеха; толкает вниз, в ту нору, из которой только что вылез сам:
- Иди! Иди, коли не поганый нехристь! Иди, причастись!
Невысокая тяжелая дверь, темная лестница - скрипучая и крутая. И снова дверь. А за ней - гомон и свет. Там жарко, там людно и весело; там чадно горят плошки и каганцы на стенах и на грубых просторных столах вдоль стен; там множество лиц, разных, но в чем-то неуловимо схожих, обернувшихся на визгливый скрип открытой двери; там босоногие девки в холщовых, мокрых от пота рубахах снуют-суетятся между столов, разнося еду и хмельное...
- Здравы будьте, честные господа вольные новогородцы! С рождеством Христовым!
И нестройное многоголосье в ответ:
- Здрав будь и ты!
- С праздником престольным!
- Садись, будь милостив, пей во славу Христову!
- Эй, хозяин! Девки! Меду ему! Разгонную!
И вот - тяжесть массивного резного ковша ложится на подставленные ладони, и янтарное зеркало ставленого меда отражает темные глаза в сетке ранних морщин, стриженную курчавую бороду, усы, обветренные до трещин губы, и губы надвигаются, дробят отражение, пьют искристые пенящиеся блики под одобрительный рев наблюдающих.
А за одним из столов уже очищено место, уже дымится там глубокая миска крутого мясного варева, и новая чара уже ждет, пенится на столе...
И снова шумит разноликое хмельное общество, гремит раскатистым смехом, от которого дрожат, мечутся огоньки в каганцах, гудит разговорами:
- ...а случись в руках у меня дубина каленная, железом кованная, дык я б его, беса скаредного, от правой ноженьки мимо солнышка да по темечку хрясь!..
- ...а ежели случится супротив немца бронного меч держать, клинок салом медвежьим смажь наперед, дабы не увяз в железе...
- То пустое. А вот, бают, есть старичок, так ежели тому старичку меч снести, чтоб пошептал над ним, то с таким мечом - хоть на черта!..
- А самый страшный черт - то суомин на кудрявой елке, да с десятком каленных стрел за опояской...
- Кому суомин, а кому баба с ухватом куда как страшнее!
Хохот.
А в красном углу - аккуратный стол под чистой вышитой скатертью, и народ за ним иной, степенный (уличанские старосты, либо купцы средней руки), и разговоры там иные, неспешные, раздумчивые:
- Торговлишка, хвала Господу, идет помаленьку, да не так бойко, как в старое время...
- Люд ленив стал, разумом ослаб. Беспокойны стали людишки, все встречь солнцу тянутся, ищут чего-то... Нешто им дома неладно? Новых земель ищут. А чего искать? Али своя оскудела? О-хо-хо, не к добру, не в прок Господину Великому Новугороду беспокойство людское...
- Сам ты разумом скуден, раскаркался, будто ворон: "Не в прок, не в прок"...
- Богатеет Господин Великий от новых земель, торговля крепнет. Жемчуга, злато, рыбий зуб - все ведь оттуда. А меха? Молчишь? То-то...
А в углу, где всего темнее, у самого входа на хозяйскую, стряпную половину харчевни, пристроились с краю стола трое молодых монахов здоровые, рослые, кровь с молоком. И самые соленые шутки, самый громкий хохот - там, хоть и поглядывают шутники с опаской на вход. Вот один из монахов, подняв чарку, загнусил нарочито высоким скорым речитативом:
- Отчепротоиерейнеизводинанаселейбрагинамнале-е-е-й!..
И вдруг осекся, потому что - вновь скрип двери, тягучий, жалобный, и на пороге трое новых гостей. Гостей? Если бы так... Старый, дородный монах - никак, сам отец игумен пожаловал? Так и есть. Да не один, с двумя верзилами из монастырской дружины - глаза так и зыркают из под надвинутых клобуков: "Где?.. которые?.." А там, в углу, где только что резвились монахи - пусто. Нету их, след простыл, только мелькнула пола рясы последнего, шустро удирающего на четвереньках в темень стряпной половины. Да как ни проворны были беглецы, как ни выпячивали прочие широкие груди, загораживая их, заметил все же отец игумен, взревел могучим басом:
- Вот они! Держи, хватай иродов!
И все трое, с грохотом натыкаясь на столы, ринулись догонять.
Стены трясутся, дребезжит посуда, мечутся, гаснут огоньки каганцов от безудержного хохота, и кое-кто кинулся наверх, на улицу - смотреть, как подобрав рясы, улепетывают от неотвратимого возмездия загулявшие монахи, как отец игумен, оскальзываясь, потрясая кулаками, поспешает следом:
- Христопродавцы! Сластолюбцы! Иудеи! Отлучу!..