- И еще вопрос: зачем? - Толик говорил нехотя, морщился, смотрел в сторону. - Создали планету, биосферу, разум... Зачем? Злобой нашей питаться? То-есть угрохать океан энергии ради того, чтобы состряпать себе энергостанцию... Что-то слабо верится, что такая энергия окупится. Вот... Что там у вас еще было... Что-то насчет племен, которым тесно на одной равнине - есть у них другой выход, кроме как резать друг другу глотки, или нету. И будто бы эти... ну, пришельцы или кто они там... хотят этот другой выход найти. То-есть, что-то вроде социального моделирования. Снова непонятно. Создание мира, постоянный контроль, управление его развитием... Такие бешеные затраты энергии, они же должны как-то окупаться! Да и вообще... Уж очень они какие-то тривиальные, эти ваши пришельцы. Возможности у них неограниченные, а цели несообразно примитивные. Не верится как-то в это, несерьезно все слишком.
- Насчет целей - это ты, друг мой Толик, малость поторопимшись, усмешка Виктора была усталой и грустной. - С целями этих, как их Зеленый наименовал, упырей некий карамболь получается. Не знаем мы этих целей. И Странный - или не знал, или не стал объяснять Хромому ввиду беспросветной дремучести последнего... А вот Глеб, похоже, сумел-таки докопаться до этих самых целей.
Он очень аккуратный был, Глеб, у него в папке после каждой записи дата стоит и время - когда писал, значит. Так вот, последняя запись была сделана пятнадцатого апреля в четыре с минутами утра. И выглядит эта запись странно. Сперва аккуратным красивым глебовским почерком без всяких пояснений написано: "Равновесная система". А несколько ниже имеет место чуть ли не всю страницу размахнувшееся слово: "сволочи". И восемь восклицательных знаков. Это было написано пятнадцатого утром. А в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое Глеб... Вы уже знаете, что случилось в эту ночь с Глебом.
Некоторое время все четверо сидели тихо. И вокруг было тихо, только какая-то птица, невидимая, но близкая, все кричала, кричала - резко, назойливо. То-ли люди мешали ей, устроившись невдалеке от незаметного ее гнезда, то-ли просто шалела она в призрачном лунном сиянии... Потом Толик спросил задумчиво:
- Ребята, а как вы думаете, зачем понадобились этим... упырям такие, как Странный? ("То есть, говоря по-простому, на хрена?" - тихонько вставил Антон.)
Наташа вздохнула, нехотя разлепила губы:
- Странный говорил... Насколько Хромой сумел его понять, конечно... Говорил, что Люди Звенящих Камней живут слишком медленно, чтобы быть здесь. И еще говорил, что он и такие, как он - их тени. Наверное, время в нашем мире другое, чем у них. Наверное, темп нашей жизни выше, скорость восприятия выше, чем у них...
- По самой логике их эксперимента так и должно быть, - торопливо вставил Виктор. - Это если мы - модель. Глеб тоже считал так.
- Вот... А тени... - Наташа сгорбилась, уткнулась подбородком в колени. - Может быть это просто доступный Хромому образ. А может быть мы трехмерные тени существ из другого, многомерного мира... Может быть мы действительно сны какого-нибудь нездешнего Будды... Или нескольких Будд. А потом они проснутся, и сны закончатся...
- "И время двинется вспять, и все начнется опять", - Виктор вспомнил норманнскую сагу из глебовой папки.
Антон энергично шуровал палкой в костре, его борода вспыхивала медными бликами в такт словам:
- Ну пусть. Пусть вы - умные, пусть я - дурак. Вот вы, умные, объясните мне, дураку... Сны Наты и Глеба - генетическая память. Так? Так. Тогда откуда все эти этикетки к экземплярам - серии, номера, эмоциональные градиенты, интеллектуальные спектры, - вся эта упыристическая белиберда по поводу Хромого и Кошки? Это, конечно, тоже генетическая память, да? И ваши дремучие неандертальцы все это, конечно, запомнили. Это ведь на их языке объяснили, просто и доходчиво. Они ведь знали, что такое элитная пара производителей, остаточные явления знали, ареал. Были у них, у неандертальцев, такие простые и нужные в палеолитическом обиходе словеса. Чуете? Хреновина ведь получается. И всех прочих хреновин эта, по-моему, похреновее будет.
Вместо ответа Наташа вдруг хлопнула себя по лбу, вскочила, бросилась в свою палатку.
- Чего это она? - Антон опасливо вслушивался в доносящийся из палатки лязг и звон пересыпающейся посуды. - Вроде, ищет чего-то?
- Аргумент повесомее подбирает, - Толик хихикнул. - У нее, между прочим, там сковородка есть. Знаешь, большая такая, на длинной ручке. Так что, я бы на твоем месте, Зеленый, растаял во мраке...
Растаять во мраке Антон не успел: Наташа вернулась быстро. В руке у нее была не сковородка, а какая-то баночка ("Граната, - предположил Толик. - Зеленый, беги! А то и нас с Витькой осколками заденет!")
Наташа бросила баночку Антону на колени - тот шарахнулся - и сказала просительно:
- Тошенька, ты баночку эту открой, и каждый раз, когда слово "хрен" сказать захочется, кушай понемножечку из баночки, хорошо? Ложечку дать?
Антон недоверчиво присмотрелся к банке, и вдруг просиял:
- Ой, хрен! Вот здорово!
Он ловко сорвал крышку и одним махом опрокинул в рот все содержимое банки. Наташа, округлив глаза, смотрела на его блаженную жующую физиономию.
- А ты говоришь - ложку, - Виктор глянул на нее с сожалением. - Тут не ложечка, тут совковая лопата нужна.
- Эх, лепота! - Антон утер губы ладонью, с сожалением отбросил пустую банку. - О чем это я? Да, так вот я и говорю: какого сгущенного молока...
Он запнулся, помолчал, выжидательно глядя на ничего не понимающую Наташу, заговорил снова - медленно, отчетливо:
- Для биологов, не знающих, что такое условный рефлекс, повторяю: какого сгущенного молока...
- Эх, Наташа, не предупредил я тебя вовремя... - Виктор вздохнул. Друзья у меня - люди превосходные, вот только стремительно наглеют, если с ними по хорошему...
Наташа пожала плечами:
- Это все, Витя, печально очень. Очень-очень все это печально. Понимаешь, поговорка такая есть: скажи мне, кто твой друг... А рефлекса твоего, Антон, я ну ни капельки не боюсь: все равно сгущенного молока нету.