— Что значит: «умел читать по глазам»? — заинтересовался Полынцев.
— Потом объясню, — отмахнулся Петрович. — Слушай дальше.
В общем, погрузили нас на машины и тронулись мы в путь. Я предложил ребятам убежать по дороге. Сказал, что это обман и ничего нам не дадут, а совсем даже наоборот, заберут. Но детям пообещали шоколад и конфеты — взрослому дяде они верили больше, чем своему сверстнику. Я решил бежать один.
Наш грузовик шел в колонне последним. На одном из затяжных подъемов мне удалось откинуть тент и незаметно выскочить. Лес был рядом, туда я и шмыгнул, как мышка. Колонна поехала дальше. Куда было идти, в какую сторону — не понимал. Брел наугад, куда глаза глядели. Гулял, гулял, петлял, кружил и в скором времени вышел… Аккурат, к большому оврагу, у которого стояли те самые машины, что увозили наших ребят. Я спрятался за деревьями, наблюдая, что они там делают. Какое-то время немцы бегали, копошились, что-то кричали. А потом, друг ты мой, я увидел то, от чего до сих пор сердце стынет…
Машины одна за другой стали подъезжать к краю оврага и сбрасывать туда детей. Немцы залезали в кузова и сапогами сталкивали их в яму. Но это было еще не все.
Следом подошли машины с землей и стали засыпать ее в канаву. Фрицы работали шустро, лопаты мелькали без остановок. Из оврага слышался крик, плач, стоны. А фашисты гоготали и закапывали малышей заживо.
Полынцев сглотнул слюну.
— Жуть какая, даже не верится.
— Я наблюдал за этим из-за деревьев, — продолжал Петрович, — слышал их мольбы: «Дяденьки, не надо, отпустите!» и закрывал себе рот, чтоб не кричать вместе с ними.
Не вынеся зрелища, я бросился прочь от этого места. Бежал по лесу и умывался слезами, в ушах стоял детский плач. До этого я думал, что плохие люди — это только жулики и воры, но тут увидел, что есть такие, которые во сто крат хуже бандитов. Вот тогда я и решил — буду мстить плохим людям — всем: фашистам, ворам, убийцам — всем. Просто за то, что они плохие.
И служба в милиции дала мне эту возможность. Раньше таких, как я, было много, поэтому и преступность мы задавили, как вонючую гидру. Это вы ее назад выпустили.
Полынцев принял упрек беспрекословно.
— И хотел бы вам возразить, да, к сожалению, нечем.
А Петрович продолжал.
— Я бежал по лесу и плакал. Долго бежал, потом шел, потом плелся. Уж наступили сумерки, стало холодать (дело было осенью 42-го). У меня ни спичек, ни еды. Куда податься? Брел, не зная, что делать.
Вдруг впереди хрустнула ветка.
— Ты кто? — спросил невидимый голос.
— Коля, — отвечаю. — Из Ейского детдома.
Из кустов вышел паренек лет четырнадцати с горбатым носом и бородавкой под глазом.
— Сбежал? — спрашивает.
— Нет, — говорю, — фашисты увезли. — И рассказал ему свою историю.
Выслушал он меня внимательно и отвел в партизанский отряд.
Там были одни кавказцы: бородатые, с кинжалами, лица суровые, недобрые. Поговорили со мной, оставили у себя. Я думал, они побегут детей спасать, фашистов бить, ан нет, не побежали. Отряд оказался не наш, не Красный. Я уже говорил, что кавказцы к Советской власти без симпатий относились. Воевать с немцами они не хотели, от призыва на фронт уклонялись, приказы Ставки саботировали. Вместо этого собирались в шайки-лейки, да промышляли по лесам.
В общем, оставили меня в отряде и охранника заодно приладили, того самого крючконосого паренька. Русланом его звали. День живу… два… пять… неделю — тот от меня не отходит. Я его русскому языку учу, рассказываю, как чужой взгляд читать, а он мне показывает, как с ножом обращаться.
— А как чужой взгляд читать? — не удержался Полынцев.
— Потом расскажу, — поморщился Петрович. — Слушай дальше, не перебивай.
Однажды, значит, я спрашиваю у Руслана: почему, мол, в город меня не отправляете? Зачем при себе держите? А он отвечает: мол, нужен ты нам, как защита от красных. В те времена ведь не только «лесные братья» по чащобам скитались, но и истребительные отряды НКВД. Лютые были мужики, нещадные. Боялись их дезертиры. Потому живой щит при себе и держали. Как зажмет шайку Красная гвардия, выставят эти русского паренька на бруствер и заставят орать: «Дяденьки, не стреляйте!». Наши-то солдаты к детям сердобольные — само собой, остановятся. А те под эту дудку смоются, иль с фланга нападут. По словам Руслана — военная хитрость. А я говорю, что тогда вы ничем от фашистов не отличаетесь, такие же изверги. И ведь странно, но не стал он оправдываться, промолчал, задумался. А через денек-другой взял, да и отвел меня на горку, за которой истребительный отряд недавно видел, а там отпустил. Сказал: «Не хочу быть, как фашист». Вот такая вот моя история.