Кавказцы наведались в притон. Поймали подставного бича, назначили встречу риэлторам. Те сказали, что будут их ждать ночью на городском пляже.
Джигиты приехали, выставили претензию. Во время разговора вспыхнул скандал, Достали оружие, постреляли. Наши бандиты оказались круче кавказских: одного убили, второго взяли в заложники, заставили позвонить сородичам, сообщить, чтоб готовили выкуп. Пока суд да дело, спрятали его в развалинах на острове, а сами поехали по новым адресам. Тут им попалось мое объявление. Ну, и все. Алес.
Когда я про пленного инженера-то узнал, решил — надо освобождать парня. Включился в игру, провел обмен на заложника с маяка. Потом, думаю, почему бы не наказать заодно и кавказцев. Пообещал им выдать риэлторов. Запросил выкуп, чтоб не подозрительно было. Назначил встречу здесь. Сегодня она состоялась. Остальное вы уж знаете.
— Подождите, — не понял Полынцев. — На квартиру приезжали те джигиты, которые в горах инженера выкрали?
— Нет, — покачал головой Петрович. — Те, которые здесь живут, из местной диаспоры. Горцы попросили их выкуп забрать. Они же все меж собой повязаны.
— Значит, те, которые выкрали инженера, остались там, на Кавказе?
— Да.
— А почему к вам на встречу приехал старик? Никого помоложе не нашлось?
— Э, нет. Я немного знаю кавказцев, поэтому сразу поставил условие: переговоры буду вести только со старейшиной. С молодыми толковать не о чем — у них совести нет. А коли заложник был у меня, то и диктовал правила я.
— Но у них же тоже был наш заложник?
— И они пробовали на это давить. Но я им объяснил, что человек он для меня чужой и потому не слишком ценный. А также намекнул, что им он теперь вообще не нужен: денег за него никто уж не заплатит и освобождать не станет. Так что, если мозгов нет — пусть расстреливают. А если есть — пользуют с толком.
Полынцев поднялся из-за стола.
— Ну, хорошо, теперь кое-что, наконец, прояснилось. Все вопросы разом все равно не задашь, давайте лучше отложим на потом, а сейчас пойдемте во двор, там работы до вечера хватит. Одних свидетелей две улицы допрашивать.
У крыльца стоял поникший главбух. Выражение его лица было столь печально, что хотелось плакать, даже не зная, что с ним случилось. Увидев Петровича, он жалобно всхлипнул и еле слышно прошептал.
— Убили шефа-то.
Старик положил руку на его обвислое плечо и по-отечески похлопал.
— Не плачь, земляк. Красивой смертью погиб мужик, я бы себе такой же желал.
— Нет теперь у нас светлой головы, — смахнул слезу бухгалтер. — Сам ведь вора-то нашел, без твоей помощи.
— Да, — вспомнил о сельском детективе Петрович. — Не знаю, кого вы там нашли, но зверьков украл Колокольников. Он их готовился продать риелторам, да те обратно не сумели выехать, у меня в земле застряли.
— Ты давно об этом узнал?
— После первой же встречи. У него в глазах хонорики, как сумасшедшие, прыгали.
— Почему сразу не сказал? Зачем за нос водил?
— Нельзя было. Видел он риэлторов. Мог делу навредить.
Полынцев, в свою очередь, вспомнил о другом таинственном эпизоде.
— Да. Совсем забыл, Николай Петрович. А откуда вам моя фамилия известна?
Старик кивнул на внука, охранявшего у сарая задержанных.
— А ты вон того паренька случайно не помнишь?
К своему стыду, Полынцев первый раз посмотрел на юношу внимательно (до этого было некогда).
— Неужели, Шустрик… Друг солдата Зотова?
— Точно, — кивнул старик. — Он же и могильщик на лодке, он же и беглец на «десятке».
— Гробокоп?!
— Называй, как хочешь. А мне он родный внучек.
— А на маяке, не он ли меня саданул по макушке?
— Нет. Это кавказцы за своим дружком приплывали.
Полынцев окинул взглядом двор.
Напротив крыльца, у сарая, сидели двое небритых мужчин, вид которых вызывал непроизвольное сочувствие. Грязные, испуганные и отощавшие, они с жадностью смотрели на яркое июньское солнце.
Эпилог
Инна шла по тротуару, поглядывая на лица встречных прохожих. Серьезные и веселые, задумчивые и строгие — все они, за редким исключением, были открыты и беззлобны. Но это снаружи. А что таилось внутри? Волчьи оскалы, ястребиные клювы, или милые овечьи мордашки? Как узнаешь? Для чего вообще людям дана способность лгать? Заложено природой? Но тогда почему ложь считается скверным поступком, за который предусмотрена уголовная ответственность? Ведь умение мыслить, помнить или забывать не преследуется по закону. Зачем выдуманы правила, ограничивающие природную суть человека? Не является ли это попыткой нарушить основы мироздания? В дикой природе нет понятий добра и зла, отсутствуют суды и тюрьмы, однако все устроено гармонично, естественно. Если медведь способен питаться ягодами, мясом, рыбой, лазать по деревьям и плавать — никто не ограничивает его возможности. Каждый вид делает, что умеет. Иерархия выстраивается сама собой. Хилые уступают место сильным, травоядные сторонятся хищников, маленькие прячутся от больших. Природа сама регулирует все процессы и отношения. Почему же человек выдумал для себя правила, за соблюдением которых вынуждена следить целая армия охранников? Кто-то скажет: «потому что люди — не животные». Ой, ли? Какова цель жизни зверей? Питаться и размножаться. А в чем смысл жизни современного «чела»? Сладко кушать и мягко спать (не одному, естественно). Попробуйте найти в этих ответах существенную разницу. Когда-то она действительно была и состояла в высокой духовности. Но сегодня о ней никто не вспоминает. Мало того: добрые, порядочные люди считаются последними лохами (слово-то какое выдумали), подвергаются насмешкам и нападкам со стороны циничных негодяев. Общество вернулось назад, в джунгли, где сильный подавляет слабого: кто успел — тот и съел; каждый сам за себя, и сытый голодному не товарищ. Так зачем нужны цивильные правила дикому примитивному обществу? Не лучше ли упразднить суды и тюрьмы — пусть все течет само собой, как устроено матушкой-природой?