— Фенечка, — строго начал Витя, посмотрел на ее искрящиеся веселые глаза, на простодушные губы, не выдержал, сам засмеялся.
С годами Витя и Фенечка стали походить друг на друга. Окончив школу, Витя сказал:
— Кто куда, а я в геологический.
— Охота была, — сказала Фенечка. — Куда спокойнее стать педагогом, например.
Но Витя упрямо стоял на своем — только геологический, никуда больше!
Однако Вите пришлось проучиться на геологическом всего лишь два курса: началась война — и он добровольцем ушел на фронт.
Вернулся в Москву в начале сорок пятого, оставив на войне левую руку.
— Теперь вместе идем в педагогический, — решила Фенечка.
В войну она работала на заводе, изготовляющем боеприпасы. Даже в самые тяжелые минуты грела ее мысль о будущем, она представляла себе, как будет хорошо, когда с Витей они будут преподавать в одной школе.
Витя снова не послушался ее и снова поступил в свой геологический, Фенечка подумала и подала документы вместе с ним.
Она окончила на три года позднее его.
Почти двадцать лет подряд они ездили в экспедиции, побывали на Дальнем Востоке, в Якутии и на Сахалине.
Они с Витей много зарабатывали, но жили все годы по-студенчески, снимали комнаты, потому что не сумели приобрести ни квартиры, ни обстановки, ни даже самой элементарной хозяйственной утвари.
Им предлагали вступить в жилищный кооператив, но каждый раз не хватало денег на вступительный пай.
Фенечка удивлялась:
— Только что была целая куча денег, и я себе ничего не купила, и куда они только разлетелись?
Витя посмеивался.
— Так, — сказал Михаил Васильевич. — Асмик не пришла. Жаль, конечно, — я же давно не видел ее. Давайте хоть выпьем за ее здоровье!
Витя выпил и попросил:
— Сыграйте нам что-нибудь, а мы споем.
Туся спросила:
— Помните, как Асмик пела «Белая армия, черный паром» вместо «черный барон»? — Невесело засмеялась. — Она не знала, что такое барон. Удивительно невежественная особа была наша Асмик…
Песни сменяли друг друга. Наконец:
«Идет война народная, священная война!»
— Не надо, — сказала Туся. — Больше не надо.
Михаил Васильевич захлопнул крышку пианино.
— Все. Больше ничего не будет.
Туся подошла к окну, смотрела на Патриаршие пруды, на деревья, которые метались в разные стороны, как бы гонимые ветром.
Сережкин дом стоял окнами к Патриаршим прудам.
Кажется, ничего не изменилось с той поры, просто нет Сережки, или, может быть, он появится сейчас? Вот сейчас, именно сейчас откроет дверь, войдет в комнату.
— А, вы здесь, — скажет…
Здесь все, как было при нем. На подоконнике колючие злые кактусы, Сережка называл их «бульдоги», и столетник в глиняном оранжевом горшке, тот же старенький патефон с отбитой ручкой и полка с любимыми книгами — Майн Рид, Александр Грин, Лондон, Лермонтов.
На полке стоят вылепленные Сережкой из пластилина львы, крокодилы, носороги.
Один из носорогов, по правде говоря, скорее похож на мордастую лошадь, а царь зверей с завитой, как ассирийская борода, гривой — просто-напросто стилизованная кошка, но как же, наверное, попыхтел Сережка над ними!
Жаль, нигде ни одной его фотографии. Он терпеть не мог сниматься.
Туся любила приходить в этом дом. Здесь был тот теплый, живой островок, к которому всегда можно пристать. Здесь она снова ощущала себя совсем молодой, словно разом, в один миг, окуналась в прошлое.
Асмик призналась как-то:
— Прихожу туда, и мне опять четырнадцать…
Здесь жил человек, который их всех называл по именам, помнил, какими они были в детстве, и сердился, когда, по его мнению, они этого заслуживали.
Он мог сказать Тусе с прямотой близкого друга, чьи слова не ранят:
— Почему ты не думаешь о том, как устроить свою жизнь? Спохватишься — поздно будет.
Он ругательски ругал Фенечку с Витей за бесхозяйственный быт. И Асмик попадало от него за то, что забросила диссертацию и взяла на себя непосильную нагрузку в больнице и в поликлинике, даже за то, что толстеет не по дням, а по часам.
Он словно был их общий отец, потому что ни у кого из них отца не было.
С ним охотно делились, и он слушал и давал советы. Советы эти часто пропадали впустую, но он тешил себя надеждой: когда-нибудь ребята образумятся и будут поступать так, как он им советует.
Им суждено было в его глазах навсегда оставаться молодыми, а следовательно, неразумными, им необходимы его опека и присмотр.
Разошлись поздно вечером. Михаил Васильевич вышел вместе с ними — проводить…