Она наполнила свой и Настин лафитничек.
— Давай выпьем, — сказала тихо. — Помянем Петю…
Они выпили, не чокаясь, глядя на Петину фотографию, лежавшую на столе перед ними.
Помолчали, подумали.
— Убери водку, — посоветовала Настя. — На сегодня хватит.
— Даже предостаточно, — сказала Пастухова и поставила бутылку в буфет. — Еще на разок нам с тобой останется…
Кто-то постучал в дверь.
— К тебе, — сказала Настя.
— Это еще кто? — удивилась Пастухова.
Мелькнула невозможная, сумасшедшая мысль, вот и сбылось то, о чем давеча говорили, — Яшка явился!
— Открыто, — сказала она, с надеждой глядя на дверь.
Вошел Платон Петрович. Остановился на пороге, мутные глаза часто мигают, рот до ушей.
— С праздником, — произнес он свое любимое. — Вас обеих с великим праздником.
Настя недоуменно взглянула на него.
Пастухова внезапно проговорила:
— Благодарствуйте, прошу к столу, не побрезгуйте…
Он послушался, сел за стол рядом с хозяйкой.
— Выпьете стопочку за мое новоселье? — спросила Пастухова.
Он многозначительно прикрыл левый глаз.
— Со всем моим удовольствием, да у вас же ничего нет…
— Найдется, — сказала Пастухова. Открыла буфет, достала бутылку и стопку граненого стекла.
Платон Петрович с вожделением следил за тем, как она наливает водку, потом залпом опрокинул всю стопку в рот.
Блаженно откинул назад голову, оглядывая комнату.
— Хорошо у вас, чисто…
Пастухова горделиво вздернула подбородок.
— А что, у Маши разве грязно было?
— Не так чтобы очень, но у вас получше, наряднее…
Он встал, подошел к стене, разглядывая открытки.
— Повсюду первоисточники у вас приколотые…
— Чего? — не поняла Пастухова.
— Эти, как их, картины…
— Открытки это, — внушительно отчеканила Пастухова. — А сами картины в Музее изобразительных искусств, поди, слыхали про такой?
— Как же, как же, — неопределенно ответил Платон Петрович и, должно быть, чтобы перевести разговор, произнес заученно:
— За ваш праздник, потому как…
— Знаю, — оборвала его Пастухова.
Настя все еще никак не могла уяснить себе, что все это означает.
— Кто это? — шепнула она Пастуховой.
— Сосед, — ответила Пастухова и обратилась к Платону Петровичу: — Вы нас поздравляете, а мы вас хотим поздравить.
— С чем же это? — спросил он.
— С праздником.
— С каким же?
— Да все с тем же, с каким вы нас поздравляете.
Платон Петрович заметно обиделся.
— А я-то при чем? Мне пятьдесят шесть в марте стукнет.
— Все одно, — задушевно сказала Пастухова. — Что вы, что мы — одинаково с ярмарки едем, не на ярмарку, а с нее, с голубушки…
Платон Петрович несколько мгновений молча глядел на Пастухову, словно пораженный ее умом и пониманием жизни. Потом, будто бы забывшись, налил себе водки в стопку, торжественно провозгласил:
— В таком случае, за ваше уважаемое здоровье и за мое, одним махом.
Пастухова кивнула, переглянулась с Настей и на всякий случай отодвинула от него бутылку…
Мы — мужчины
1
Отец Артюши Кеворкяна погиб в Берлине уже после победы.
Спустя три месяца после его гибели родился Артюша.
От отца осталось несколько фотографий, последняя прислана с фронта. Еще осталось говорящее письмо — маленькая пластинка. Сколько раз за эти годы ее ставили на диск проигрывателя и слушали глуховатый, с чуть заметным армянским акцентом голос, произносящий до боли знакомые слова:
«Дорогая моя Лиля! Если бы ты знала, моя родная, как я тоскую по тебе, как много и долго думаю и вспоминаю тебя. И о нем я тоже думаю…»
Он ждал сына — и не ошибся. Родился сын, которого назвали в честь отца Артемием, Артюшей.
Мать тяжело переживала гибель мужа. Ночами не спала, ворочаясь и вздыхая, или тихонько плакала, а утром вставала бледная, постаревшая, с опухшими глазами.
Потом она перестала плакать. И уже все реже заводила давно охрипшую пластинку.
Она была хороша собой — тонкое, бледное лицо, пушистые волосы, карие продолговатые глаза, над верхней губой коричневая родинка.
Когда шла по улице, на нее оглядывались, и Артюше это очень нравилось. Фигура у нее была гибкая, как у девушки, каштановые волосы небрежно схвачены гребнем на затылке. Даже трудно себе было представить, что у нее такой большой сын, почти юноша.
Она работала секретарем в Художественном фонде. У нее было много знакомых художников; само собой, за ней ухаживали, провожали до дома, приглашали в рестораны, в театры, без конца звонили по телефону. Но она была ко всем одинаково равнодушна.