— Я, папа, одна больше не поеду, — серьезно сказала Маша. Ее широко расставленные глаза смотрели кротко, но, чувствовалось, непоколебимо, — мне там одной до того скучно…
— А мы вместе поедем, все вместе, куда-нибудь на юг, к морю, будем день-деньской у моря лежать и камешки кидать в волны. Умеешь кидать камешки?
— Нет, папа, не умею.
— Ничего, дело нехитрое, научишься. Надо так кидать, чтобы камешек по нескольку раз пролетел над волнами, поняла?
— Меня тоже научи, — сказал Петька.
Маша спросила:
— А Петьку мы тоже возьмем?
— Куда ж мы без него денемся?
— Без Петьки никак нельзя, — пробасил Петька, и отец и дочь рассмеялись.
Потом Маша спохватилась, совсем как взрослая, сокрушенно всплеснула ладонями:
— Да что же я, папа, ты, наверное, кушать хочешь, а я и не подумала об этом!
— Да не суетись ты!
Маша подошла к подоконнику, где стояли кастрюли и сковородки.
— Макароны подогрею, еще есть каша продельная. Потом чай вскипячу…
— Погоди, — сказал Дмитриев, взял свой рюкзак, брошенный им возле дверей, развязал его, стал вынимать один за другим свертки.
Маша и Петька, словно зачарованные, следили за его руками, будто это были руки фокусника, представляющего все новые чудеса.
А Дмитриев между тем разложил на столе целое по тому времени богатство: три банки сгущенного кофе с молоком, четыре банки американской колбасы, две тушенки, сало, плитку шоколада, сливочное масло, галеты…
— Это все нам, папа?
— Все вам, дочка, — сказал Дмитриев.
Петька, не говоря ни слова, схватил плитку шоколада.
— Нельзя!
Маша с силой разжала его маленькие пальцы.
— Нельзя, Петька, сперва надо кашу поесть, а после уже шоколад…
— Да, — захныкал Петька, — небось сама все слопаешь, мне не оставишь…
— Это все твое, вся плитка, — сказала Маша, — честное слово, я себе ничего не возьму, все тебе!
Петька затих на секунду, потом снова потянулся к шоколаду.
— Что же это, братец, какая же ты жадина! — сказал Дмитриев, — и не совестно? Мы с тобой мужики, а она женщина, слабый пол, ей следует уступать…
— Что ты, папа, — возразила Маша, — зачем мне уступать? Ему, Петьке, надо уступать, он же у нас самый маленький, только я боюсь, он слопает шоколад и больше ничего есть не захочет.
Маша говорила совсем как взрослая, и Дмитриев невольно улыбнулся: ее манера говорить, взгляд широко расставленных глаз, движения тонких рук, сам голос Машин — все это так походило на Клаву, на Клавину манеру говорить, смотреть, двигаться, что вдруг показалось, перед ним сейчас сама Клава, его Клава…
Она пришла с работы часа через четыре. Дмитриев уже спал, лежа на кровати, Петька прилег рядом с ним и тут же заснул, как убитый. Маша на кухне стирала в корыте рубаху и гимнастерку отца.
Как Маша ни старалась упредить мать, чтобы хоть как-то подготовить ее к встрече, но все-таки пропустила момент и вбежала в комнату уже тогда, когда мать, упав ничком на кровать, обнимала сразу мужа и сына.
— Да что же это такое?! — кричала Клава, все на одной и той же ноте. — Алеша, родной, что же это такое? Неужто ты? Ты сам?
Потом расплакалась, потом снова стала кричать. И плакала, и смеялась в одно и то же время, и бегала по комнате, и опять бросалась к Дмитриеву, и щупала руками его голову, лицо, шею, плечи, руки, все никак не могла до конца поверить, что он здесь рядом с нею, живой, невредимый.
Позднее они все вместе сидели за столом. Петька на коленях у Дмитриева, Клава рядом, одной рукой обняв мужа, прижавшись головой к его плечу. Маша принесла из кухни чайник, разлила чай в стаканы, нарезала колбасу, сало…
— Скажу у нас на заводе, не поверят, — промолвила Клава. — Скажу, муж вернулся, вот то-то все удивятся…
— Еще бы! — воскликнула Маша.
— А как ваш начальник, как его, Кострицын, что ли, рыжий такой, он жив?
Клава махнула рукой.
— Что ты, Алеша! В первый же год…
— Жалко, хороший мужик был…
— Куда уж лучше! Жена, по-моему, по сей день места себе не находит…
— А этот, знатный сталевар ваш, Вахрушев?
— Сережа? Живой, недавно сына в институт определил…
— Неужто такой сын у него большой?
— Дети быстро растут, — заметила Маша, совсем как взрослая, озабоченно глянула на Петьку. — Смотри, папа, разве можно узнать, какой наш Петька стал?
— Я его почти не помнил, — сказал Дмитриев.
В Клавиных глазах блеснули слезы.
— Ты что, мама? — забеспокоилась Маша.
— Ничего. Просто подумала, что совсем мог не увидеть нашего Петьку…