Выходит, мать не сказала ему ни слова, а положила все это добро в чемодан, понимая, что когда-нибудь он откроет чемодан и увидит то, что следует увидеть.
Вася Ватрушкин со вкусом разгрызал луковицы и хвалил сало за отменный вкус и аромат, а он, Игорь, не мог есть, слезы застилали ему глаза, кажется, взять бы да и, забыв об институте, ринуться обратно, домой, к матери, обнять ее, не признающую ни поцелуев, ни нежных слов, прижаться к ее твердой, чуть шероховатой на ощупь щеке…
И теперь, когда с каждым километром родное село становилось все ближе, Игорь с любовью думал о матери, предвкушая, как он войдет в дом, увидит ее, что она скажет, как глянет, как улыбнется…
«Что же это я, — спохватился он, — домой еду и с пустыми руками?»
Он попросил шофера остановиться возле магазина сельпо, мимо которого они проезжали.
Выбор там был, как Игорь и ожидал, небогатый: консервы, повидло в жестяных банках, черносмородиновая наливка, водка, черствый сыр.
Он купил сыру, наливку, несколько банок консервов и уже выцветшую коробку конфет, должно быть, пролежала в магазине несметное количество дней, и конфеты, наверное, давно уже растаяли, слиплись одна с другой…
«Ладно, — подумал Игорь не без раскаяния. — Ничего не поделаешь. Сойдет…»
Он ехал все дальше, все ближе к дому и уже узнавал лес, в котором некогда ходил по грибы, картофельное поле, выросшее на месте пустыря, заброшенную ветряную мельницу…
На окраине села было раскопано.
— Дальше не проедем, — сказал шофер.
— Пусть будет так, — согласился Игорь, вылезая из машины.
Солнце окончательно выкатилось на чистое, прояснившееся небо и, как бы утверждая свою власть, светило ровно и жарко.
Дул легкий ветер, поодаль, в березовой роще, шумели деревья.
Какая-то женщина шла впереди Игоря по деревенской улице, неся ведра на коромысле.
На ней была васильково-синяя кофточка и узкая черная юбка.
Игорь бегло глянул ей в спину, профессионально отметив про себя: «Красиво, словно небо отразилось синевой в кофточке»…
Женщина обернулась. Это была его сестра. Остановилась, вглядываясь в него, спросила негромко:
— Игорь? Ну да, Игорь, кто же еще?
Он подошел ближе, обнял ее. Ни с чем не сравнимое чувство близости родного человека охватило его. И казалось таким странным, удивительным, что он жил, учился, работал, печалился и радовался где-то далеко отсюда, в большом, шумном городе, позабыв о том, что в родном селе, в доме под красной крышей по-прежнему живут те, кто любит его больше всего на свете, кто помнит его таким, каким он был в детстве, и до конца своих дней будет любить и помнить его…
Сестре Игоря было уже сорок пять лет. Когда-то была она красивой, смуглолицая, с горячими карими глазами, чуть скуластая, на смуглых щеках румянец, большой яркий рот и улыбка ослепительная, словно вспышка магния…
Он с горечью заметил, что сестра не то чтобы состарилась, а как-то поблекла и, странное дело, лицо ее уже не было смуглым, скорее мучнисто-бледным, и глаза словно бы стали меньше.
— Нянька, — сказал Игорь, с удовольствием называя сестру так, как привык называть с детства, — а я тебя сзади и не узнал…
— Я тоже тебя не сразу узнала, — ответила сестра. — Такой большой стал…
— Старый, — добавил Игорь, но сестра сдвинула красивые, изогнутые брови:
— Какой ты старый, что с тобой?
Он спросил:
— Как мама?
— Ничего, — сказала сестра. — Ты надолго?
— До завтра. Целая вечность.
Она усмехнулась, как ему показалось, невесело.
— Целая вечность? Всего-то навсего…
Он хотел взять у нее коромысло, она не дала.
— Не надо, ты не привычный…
Однако он снял с ее плеч коромысло и сразу же почувствовал тяжесть.
— Как это ты носишь?
— Привыкла.
Он несколько раз останавливался, прежде чем дошел до дома.
Сестра, улыбаясь, поглядывала на него.
— Я же тебя предупреждала, без привычки трудно…
— Теперь уж недолго осталось.
— Что ж, давай, неси, — сказала она.
— Представляю, как мама обрадуется, — начал он. — Ты ничего не говори ей, я войду, стану на пороге и ни слова, подожду, что-то она скажет…
— По-моему, не стоит, — ответила сестра.
— Нет, стоит, — сказал он. — Войду и стану без слов, буду смотреть на нее, а она, наверно, не сразу разглядит, зато потом…
И — засмеялся от души.
— Потом — увидит меня…
— Не надо, — повторила сестра.
Остановилась, сняла коромысло с его плеч, надела на свои.