Порой одна из соседок изрекала нечто неожиданное, как сделала Пэтти Уордап, когда остальная компания обсуждала меховую накидку миссис Имс: та явно не могла ее купить, и, уж конечно, накидка не выросла у нее на спине сама собой, однако в прошлое воскресенье миссис Имс появилась в ней в церкви и ни словечком никому не обмолвилась, откуда взялась эта вещица. Правда, миссис Бейкер предположила, что накидка смахивает на кучерскую пелерину из темного, густого меха, так называемую медвежью шкуру, а ведь миссис Имс однажды упоминала, что у нее есть брат, который служит где-то кучером. И тут Пэтти, задумчиво вертевшая в пальцах ключ от двери и не принимавшая участия в обсуждении, тихо заметила:
– Раз в жизни к ногам каждого человека падает золотой мяч. Так утверждал мой дядя Джарвис, и я сама не раз была тому свидетельницей.
Какой золотой мяч? Кто был этот дядя Джарвис? И какое отношение имел золотой мяч к меховой накидке миссис Имс? Неудивительно, что все рассмеялись и сказали:
– Она, как обычно, грезит наяву!
Пэтти не была уроженкой тех мест, но приехала туда лишь несколько лет назад, поступив экономкой к одному старику, у которого умерла жена. По обычаю, если у мужчины не было родственниц, готовых вести хозяйство, он обращался в попечительский совет с просьбой об экономке, и ему подобрали Пэтти – наиболее подходящую на тот момент обитательницу работного дома. Это была упитанная маленькая женщина с гладкими русыми волосами и кроткими голубыми глазами, которые в день ее приезда прекрасно оттенял пучок незабудок на шляпке. Как она очутилась в работном доме, оставалось загадкой, поскольку этой еще крепкой женщине не исполнилось и пятидесяти, и она явно принадлежала к чуть более высокой общественной прослойке, чем ее новый хозяин. Свою историю Пэтти никому не рассказывала, и никто ее об этом не просил. «Не приставай с вопросами, и тебе не солгут, а кое-что выведать можно и без расспросов», – гласил девиз Ларк-Райза. Однако все считали Пэтти «важной птицей», ибо разве она не заплетала волосы в пять косичек ежевечерне вместо того, чтобы заплетать три косички на буднях и пять по воскресеньям? И не меняла после обеда белый передник на черный атласный фартучек, отделанный бисером? А еще Пэтти была отличная кухарка. Эймосу повезло. В первое же воскресенье после своего прибытия она приготовила мясной пудинг с такой тоненькой корочкой, что ее могло сдуть порывом ветра, и с густой, наваристой начинкой, которая изверглась потоком, как только в пудинг воткнули нож. Старик Эймос заявил, что от одного аромата у него потекли слюнки, и стал выяснять, сколько подобает выждать после смерти жены перед церковным оглашением нового брака. Все молча решили, что скоро будет свадьба.
Однако Пэтти вышла замуж не за Эймоса-старшего. У него был сын – Эймос-младший, он первый и сделал предложение, которое было принято. Деревенские женщины, по их словам, терпеть не могли, когда жена старше мужа, а Пэтти была на добрых десять лет старше своего нареченного; тем не менее они решили, что Эймос-младший неплохо устроился, особенно когда перед самой свадьбой прибыли повозка с мебелью и сундук с одеждой, которые Пэтти каким-то образом сумела спасти после разорения и где-то припрятать.
В Ларк-Райзе и прежде полагали, что Пэтти «важная птица», но лишний раз убедились в этом, когда стало известно, что среди мебели есть пуховая перина, обтянутый кожей диван с такими же стульями и чучело совы под стеклянным колпаком. Каким-то образом выяснилось, а может, об этом упомянул Эймос-младший, известный хвастун, что Пэтти уже была замужем – и не за кем-нибудь, а за трактирщиком! И потом очутилась в работном доме, бедняжка! Но, к счастью, у нее хватило ума припрятать свои пожитки. Не сделай она этого, вещи оказались бы в попечительском совете.
Пэтти и Эймос были образцовой парой, когда субботним вечером отправлялись в городок за покупками: Пэтти щеголяла в черном шелковом платье с воланами, разноцветной шали и с зонтиком с ручкой слоновой кости в блестящем черном водоотталкивающем чехле, защищающем шелковый купол. Но постепенно проявилась и оборотная сторона. Пэтти любила пропустить стаканчик стаута. Никто не винил ее за это, ибо было хорошо известно, что она может себе это позволить и, должно быть, пристрастилась к спиртному, когда была трактирщицей. Вскоре стали замечать, что в рыночные дни Эймос и Пэтти возвращались из городка все позднее и позднее, а затем, в один невеселый вечер, кто-то встретил их на дороге и сообщил, что Пэтти так накачалась стаутом или чем покрепче, что Эймос едва ее тащил. Некоторые утверждали, что он нес жену на руках. Вот и объяснение работному дому, сказали соседки и стали ждать, когда Эймос начнет избивать Пэтти. Но он не только не начал, но никогда не упоминал о ее слабости и никому не жаловался на жену.