Согласно предписаниям, чиновники должны неукоснительно навещать жен каждый четверг по окончании рабочего дня и покидать их не позднее чем в пятницу на рассвете, чтобы не опоздать на службу. Это правило распространяется на всех без исключения нередко можно видеть, как хворые мужья плетутся во дворец прямо из больницы, а иных и вовсе приносят в полном беспамятстве, и так еженедельно, до самой смерти. Жены высшей категории принимают супругов в отдельных спальнях, остальные — в общих дортуарах. Излюбленная забава туристов и рядовых пекинцев заключается в том, чтобы наблюдать, стоя у ограды, как чиновники в серых мундирах тысячами стекаются во дворец или выходят наружу. Многие, смущаясь чужих взглядов, вымученно улыбаются или, как мальчишки, припускают бегом. Считается, что женам живется куда лучше, чем мужьям; правда, те не сидят взаперти, но изнурительная работа, многочисленные запреты, обязательный отбой в девять вечера лишают их всякой возможности хоть сколько-нибудь распоряжаться собой, и хотя их роль и заслуги ценятся весьма высоко, но ночуют они в подвалах правительственной башни, не пользуются никакими привилегиями, не имеют слуг и редко получают поощрения.
Роз приняла меня с искренней радостью и ухитрилась, приложив все старания, устроить мне спальное место рядом со своей кроватью в дортуаре. Она до сих пор ходила в чернавках — так именовались жены самой низшей категории, — а потому не имела права на личное имущество и не могла ничего попросить, даже лишнего одеяла. По словам Роз, у нее было мало шансов на лучшее, потому что ее муж, как она теперь окончательно убедилась, оказался жалким ничтожеством, способным, самое большее точить карандаши начальству. Роз его бестолковость удручала лишь потому, что обрекала ее оставаться в этом положении, особенно унизительном, когда ты уже не девочка, и прислуживать старшим женам.
Мы сидели рядышком на кровати Роз, и она рассказывала мне все это тихим, усталым голосом, вид у нее был смиренный и понурый. Но все же, когда ее взгляд падал на меня, она улыбалась и с материнской нежностью поправляла мне волосы, прижимала к груди мою руку или целовала кончики моих пальцев. Роз казалась такой странной, так не похожей на всех моих земляков, что порой закрадывалась смутная и забавная мысль правда ли это моя кузина, по крайней мере та, какой знали ее мои родители
— Ты что же, останешься здесь навсегда и никогда не вернешься домой… — спросила я, пораженная этой догадкой.
Роз усмехнулась
— Домой! Да я затем и вышла замуж, чтобы не было соблазна туда вернуться. Дом, семья — с этим покончено.
— Почему — удивилась я.
— Я просто не выдержу, — ответила она, передернув плечами. — Ненавижу Францию и все, что меня с ней связывает. Я на тебя-то гляжу и чуть не плачу, а ведь я тебя совсем не знаю, что ж говорить о родителях, близких, о местах, где я росла, — все это так крепко держит!
Роз вытерла глаза платком, не выпуская моей руки и продолжая смотреть на меня с какой-то холодной алчностью, которую старалась смягчить улыбкой и лаской.
— Но… ты тут в таком положении… — в замешательстве пробормотала я.
— Да, это, конечно, ужасно, невыносимо! — срывающимся голосом воскликнула Роз. — Второго такого тупицы во всем Пекине не сыщешь, и надо же было, чтобы он-то мне и достался, вот влипла!
Меня несколько шокировала эта вспышка — выйдя замуж, Роз как-никак ввела своего избранника в нашу семью, так могла бы из уважения ко всем нам, ко мне не выставлять его полным дураком.