Александр Борисович неоднократно излагал свои педагогические принципы и взгляды на музыкальное искусство в статьях и устных выступлениях. Его собственная артистическая и педагогическая деятельность является великолепным примером воплощения этих принципов. То, чему Гольденвейзер учил студентов в классе, он осуществлял в своей исполнительской практике. Если он говорил на уроке ученику, что «вступивший здесь голос должен звучать как из другого мира», он тут же показывал это за инструментом, и голос действительно звучал «как из другого мира». К великому сожалению, техника звукозаписи в те времена еще еле начинала использоваться в учебном процессе, и те, кто не слыхал исполнительских показов Александра Борисовича на уроках, могут только верить на слово его старым ученикам.
Теперь, когда прошло так много лет со дня смерти Гольденвейзера, мне приходит в голову вопрос: а нужна ли сейчас моя работа, зафиксировавшая детально отношение старого педагога и выдающегося пианиста прошлого к исполнительскому искусству, его требования и способы воплощения этих требований? В наш век все ускоряющегося технического прогресса быстро стареют не только механизмы; изменяются и представления в области духовной деятельности, возникают совершенно иные требования, иные критерии оценок. Могут ли быть интересными в наше время практические советы педагога, родившегося еще в прошлом столетии и всей душой принадлежавшего эпохе Льва Толстого и Чехова, Антона Рубинштейна и Чайковского, Александра Иванова и Репина... Впрочем, сомнения эти опровергаются жизненной практикой, неизбежно ищущей опоры в опыте прошлого, да и высказываниями многих выдающихся деятелей культуры. Вот, например, что говорил швейцарский дирижер Эрнест Ансерме в своих «Беседах о музыке» с музыковедом и философом Жаном-Клодом Пиге, опубликованных на русском языке в 1976 году: «Революционеры в искусстве всегда испытывают в некий определенный момент потребность найти в прошлом корни того, что они делают <...> Новое не может быть ничем иным, как продолжением прошлого, даже если оно кажется противоречащим ему. Ведь в эволюции истории человечества есть основополагающие данности, проистекающие из самих условий <...> бытия человека в мире, которые являются константами; когда теряют из виду эти константы, то не видят больше, куда следует идти»[4]. Александр Борисович никогда не терял из виду этих «констант» и основывался на них в процессе обучения музыке.
В одной из дневниковых записей Гольденвейзера мы читаем: «Если серьезные художники серьезно подходят к вопросам, они неминуемо совпадают в выводах»[5]. Мне нередко вспоминается эта фраза, когда я наталкиваюсь в литературе о музыке на мысли, которые я так часто слышала и записывала в классе Александра Борисовича. Приведу пример. Одним из кардинальных вопросов, лежавших в основе педагогики Гольденвейзера, является вопрос об отношении к авторскому тексту. Известно, что тщательное, скрупулезное изучение текста произведения было для него непременным условием и обязательной ступенью на пути к художественному воспроизведению любой пьесы. Сам он благодаря огромному опыту и подлинно композиторскому мышлению был способен «с налета» определять особенности структуры и музыкальной ткани даже совершенно новых для него произведений. Характерен случай, рассказанный воспитанницей Александра Борисовича, ныне профессором Тбилисской консерватории, Э. Г. Эксанишвили. В статье «Встречи в Тбилиси» она писала: «...Я попросила Александра Борисовича послушать, как я играю собственные фортепианные пьесы. Александр Борисович послушал. Пьесы одобрил, затем сел за рояль и сам сыграл эти пьесы с листа. Я мои пьесы не узнала. Они прозвучали совершенно по-иному, появились какие-то новые подголоски, имитации. Вид у меня был обескураженный. Александр Борисович улыбнулся и сказал: „Нужно уметь правильно читать написанное композитором“»[6].